Осень средневековья

Восхищение помпезным бургундским стилем вовсе не ограничивалось пределами герцогства. Жан Роберте (1420— 1490), секретарь трех герцогов Бургундских и трех королей Франции, видел в творениях Жоржа Шателлена, бургундца фламандского происхождения, вершину благородного искусства поэзии. Это восхищение породило литературную корреспонденцию, могущую проиллюстрировать только что сказанное. Чтобы завязать знакомство с Шателленом, Роберте прибегает к посредничеству некоего Монферрана, жившего тогда в Брюгге в качестве воспитателя юного принца Бурбонского при дворе его дяди, герцога Бургундского. Роберте посылает два письма для передачи их Шателлену, одно по-латыни и другое по-французски, наряду с высокоученым хвалебным стихотворением, обращенным к маститому придворному хронисту и поэту. Когда же тот не откликнулся сразу на предложение вступить в означенную литературную переписку, Монферран изготовил по старому рецепту пространное побудительное средство. Ему явились Les Douze Dames de Rhetorique [Двенадцать Дам Риторики], именуемые Science [Ученость], Eloquence [Красноречие], Gravite de Sens [Значительность Смысла], Profondite [Глубина] и т.д. Шателлен поддается на их соблазны, и вокруг этих Двенадцати Дам Риторики сосредоточиваются теперь письма сей троицы[24]; продолжалось это, впрочем, недолго: Шателлену все это наскучило и он прекратил дальнейшую переписку.

У Роберте квазисовременная латинизация речи переходит все пределы нелепости. "J'ay este en aucun temps en la case nostre en repos, durant une partie de la brumale froidure" ["Какое-то время пребывал я в доме нашем в покое, в продолжение некоей части изморосной остуды"], — сообщает он о своем насморке[25]. Столь же глупы гиперболы, к которым он прибегает, желая выразить свое восхищение. Когда же он наконец получил от Шателлена столь долгожданное поэтическое послание (которое и впрямь было много лучше, чем его собственное), он пишет Монферрану:

Frappe en l'?il d'une clarte terrible,
Attaint au c?ur d'eloquence incredible
A humain sens difficile a produire,
Tout offusquie de lumiere incendible
Outre percant de ray presqu'impossible
Sur obscur corps qui jamais ne peut luire,
Ravi, abstrait me trouve en mon deduire,
En extase corps gisant a la terre,
Foible esperit perplex a voye enquerre
Pour trouver lieu te oportune yssue
Du pas estroit ou je suis mis en serre,
Pris a la rets qu'amour vray a tissue.

Ужасным блеском в око уязвленный,
Пречудным слогом в сердце прободенный, —
Людской же ум в трудах сие творит, —
Толь раскаленным светом ослепленный,
Луч коего, сквозь плоть проникновенный,
Ея же никогда не осветит, —
Восхищен в высь, телесно я разбит,
Повержен, дале немощен влачиться;
И духу слабу должно покориться,
В проулке тесном потеряв исход,
Где суждено мне было очутиться,
Попавши в плен любовных сих тенет.

И далее в прозе: "Ou est l'?il capable de tel objet visible, l'oreille pour ouyr le haut son argentin et tintinabule d'or?" ["Где око, способное узреть подобный предмет, ухо, могущее услышать тонкое серебряное звучание и золотой перезвон?"]. А что Монферран, "amy des dieux immortels et cheri des hommes, haut pis Ulixien, plein de melliflue faconde" ["друг бессмертных богов и любимец людей, превышающий Улисса, полный медоточивого красноречия"], скажет об этом? "N'est-ce resplendeur equale au curre Phoebus?" ["Не сияние ли это, исходящее от Фебовой колесницы?"] Не превосходит ли это Орфееву лиру, "la tube d'Amphion, la Mercuriale fleute qui endormyt Argus" ["рог Амфиона, Меркуриеву флейту, усыпившую Аргуса"]? и т.д. и т.п.[26]

Этой крайней напыщенности сопутствует глубокое авторское уничижение, относительно которого наши поэты остаются верны предписаниям Средневековья. И не только они: все их современники чтят эту форму. Ла Марш надеется, что его Memoires можно будет употребить в некоем венке как самые крохотные цветочки; он сравнивает свой труд с тем, как олень пережевывает свою жвачку. Молине просит всех "orateurs" вырезать из его писаний все, что им покажется лишним. Коммин выражает надежду, что архиепископ Вьеннский, для которого он создает свою хронику, быть может, сумеет воспользоваться ею для одного из своих латинских трактатов[27].