Осень Средневековья. Homo ludens. Эссе (сборник)

Дилемма, перед которой ставит нас время, с каждым днем становится все более настоятельной. Взглянем еще раз на мир во всей его политической неразберихе. Повсюду серьезные неурядицы, которые требуют немедленного разрешения и относительно которых любой непредвзятый наблюдатель должен признать, что едва ли можно придумать такое решение, которое не причинит ущерба ничьим обоснованным интересам и не расстроит ничьих справедливых желаний. Вопросы национальных меньшинств, неприемлемые границы, запрет естественного воссоединения, невыносимые экономические условия. Каждое из положений переживается с таким ожесточением, что превращает их во множество очагов, из которых в любое мгновение может вырваться пламя. В каждом из этих очагов определенному праву противостоит другое определенное право. По-видимому, здесь может быть два решения. Одно из них – вооруженное насилие. Другое – урегулирование на основе далеко идущей международной доброжелательности, на основе двустороннего отказа даже от справедливых требований, отказа ради прав и интересов другой стороны, короче, на основе бескорыстия и справедливости.

От этих добродетелей нынешний мир, кажется, отстоит дальше, чем хотел быть на протяжении многих столетий, или по меньшей мере делал вид, что он этого хочет. Даже принципиальное требование международной справедливости и международного блага теперь многие отвергают. Теория необузданной власти Государства заранее оправдывает любого поработителя. Мир остается беззащитным перед угрозой безумия опустошительной войны, которая принесет новое и более страшное одичание.

Общественные силы стараются предотвратить это безмерное зло, трудятся ради достижения согласия и договоренности. В малейшем успехе Лиги Наций, пусть даже Арес встречает его глумливой усмешкой, теперь больше ценности, чем во всяческих галереях воинской славы на суше и на море. Но сил разумного интернационализма все же не хватит, если не произойдут духовные изменения. Как восстановление порядка и общего блага само по себе не может обещать очищения культуры, так же мало следует его ожидать от предотвращения войны средствами международной политики. Новую культуру сможет принести только очистившееся человечество.

Катарсис, очищение – так называли греки состояние духа, которое возникало при созерцании трагедии; безмолвие сердца, растворяющее в себе сострадание и страх, очищение души, которое проистекает из постижения более глубокой сути вещей. Которое снова и всерьез готовит к деяниям долга и принятию своей судьбы. Которое ломает ὕβρις (гюбрис) [высокомерие], как это происходит на сцене, где разыгрывается трагедия^50*. Которое освобождает жизнь от бурных аффектов и ведет душу к миру.

Для духовного clearing [очищения], в котором нуждается наше время, нужна будет новая, другая аскеза. Носители новой, очищенной культуры должны быть такими, словно они проснулись с проблеском утра. Они должны будут стряхнуть с себя недобрые сны. Сон души, которая вырвалась из грязи и может упасть туда снова. Сон мозга, бывшего всего лишь спутанной проволокой, сон остекленевшего сердца. Когтей, выросших на пальцах рук, и клыков, которые торчат изо рта. Они должны будут вспомнить, что человек может захотеть не быть хищным зверем.

Новая аскеза должна быть не аскезой отвержения мира ради небесного спасения, но аскезой самообладания и умеренности в том, что касается стремлении к власти и к наслаждениям. Нужно будет чуть приглушить прославление жизни. Нужно вспомнить, что уже Платон описывал занятие мудреца как приуготовление к смерти. Решительная направленность на смерть со стороны ви́дения жизни и чувства жизни приводит к более правильному употреблению жизненных сил.

Новая аскеза должна быть самоотдачей. Во имя того, что можно помыслить как высшее. Этим высшим не может быть ни государство, ни народ, ни класс и ни собственное, личное существование. Счастлив человек, для кого наивысшим будет имя Того, Кто сказал: «Азъ есмь путь и истина и жизнь»^51*.

Если говорить о духовной позиции, необходимой для возрождения культуры, то в политических действиях нынешних дней можно увидеть некоторые указания на нее, однако замутненные, опутанные непомерным пуэрилизмом, заглушаемые воплями заточенного зверя, замаранные обманом и ложью. Молодежи, которая – так или иначе – должна стать носителем культуры на следующем этапе, нельзя отказать в готовности к самоотдаче, в решимости служить и терпеть лишения, совершать поступки и приносить себя в жертву. Но всеобщее ослабление способности к суждению и выкорчевывание моральных норм сбивают ее с пути, препятствуя оценить глубочайшую ценность того дела, служить которому она призвана.