Осень Средневековья. Homo ludens. Тени завтрашнего дня

Un jour à mon cueur devisoye
Qui et secret à moy parloit,
Et en parlant lui demandoye
Se point d’espargne fait avoit
D’aucuns biens, quant Amours servoit:
Il me dist que très voulentiers
La vérité m’en compteroit,
Mais qu’eust visité ses papiers.

Quant ce m’eut dit, il print sa voye

Et d’avecques moy se partoit.
Après entrer je le véoye
En ung comptouer qu’il avoit:
Là, de ça et de là quéroit,
En cherchant plusieurs vieulx caïers
Car le vray monstrer me vouloit,
Mais qu’eust visitez ses papiers…²¹

Я – с сердцем как-то толковал,

Сей разговор наш втайне был;
Вступив в беседу, я спросил
О том добре, что одарял
Амур – коль ты ему служил.
Мне сердце истинную суть
Открыть не пожалеет сил, –
В бумаги б только заглянуть.

И с этим я оставлен был,

Но путь его я проследил.
Он в канцелярию лежал,
Там к строкам выцветших чернил
Свой сердце устремило пыл,
Тщась кипу дел перевернуть:
Дабы всю правду я узнал,
В бумаги нужно заглянуть…

Здесь преобладает комическое, но далее – уже серьезное:

Ne hurtez plus à l’uis de ma pensée,
Soing et Soucy, sans tant vous travailler;
Car elle dort et ne veult s’esveiller,
Toute la nuit en peine a despensée.
En dangier est, s’elle n’est bien pansée;
Cessez, cessez, laissez la sommeiller;
Ne hurtez plus à l’uis de ma pensée,
Soing et Soucy, sans tant vous travailler…²²

В ворота дум моих не колотите,

Забота и Печаль, столь тратя сил;
Коль длится сон, что мысль остановил,
Мучений новых, прежним вслед, не шлите.
Ведь быть беде, коль не повремените, –
Пусть спит она, покуда сон ей мил;
В ворота дум моих не колотите,
Забота и Печаль, столь тратя сил…

Любовная лирика, проникнутая мягкой грустью, приобретала для людей XV столетия еще большую остроту из-за того, что ко всему этому примешивался некоторый элемент профанации. Но травестия любовного в церковные одеяния приводит не всегда к непристойному образному языку и грубой непочтительности, как в Cent nouvelles nouvelles. Она сообщает форму самому нежному, почти элегическому любовному стихотворению, созданному в XV в.: L’amant rendu cordelier а l’observance d’amours [Влюбленный, ставший монахом по уставу любви].

Мотив влюбленных как ревностных исполнителей устава некоего духовного ордена дал повод для превращения круга Шарля Орлеанского в поэтическое братство, члены которого называли себя «les amoureux de l’observance». К этому ордену, по всей видимости, и принадлежал неизвестный поэт – не Марциал Оверньский, как ранее предполагали²³, – автор L’amant rendu cordelier.

Бедный, разочарованный влюбленный, удалившись от мира, попадает в чудесный монастырь, куда принимают только печальных «les amoureux martyrs» [«мучеников любви»]. В тихой беседе с приором излагает он трогательную историю своей отвергнутой любви, и тот увещевает его позабыть о ней. Под одеянием средневековой сатиры уже чувствуется настроение, свойственное скорее Ватто и культу Пьеро, не хватает лишь лунного света.

«Не было ли у нее в обычае, – спрашивает приор, – бросить вам время от времени любовный взгляд или, проходя мимо, сказать вам: “Dieu gart” [“Храни Господь”]?» – «Столь далеко у нас не зашло, – отвечает влюбленный, – однако ночью я простоял целых три часа перед ее дверью, не сводя глаз с водостока»: