Осень в карманах

– Лёня! – воспользовавшись паузой, говорит Погребняк. – Мы с Андрюшей только что с самолета, понимаешь? Может, уже потихоньку двинемся куда-нибудь?

– Ой, – Гвоздев хлопает себя ладонью по лбу. – Андрюха, давай сюда свою эту… Давай, говорят тебе! Пошли на поезд…

Он взваливает на плечо мою сумку, и мы втроем идем к выходу: мимо металлических кресел, мимо ограждений, мимо мигающих электронных табло и рекламных щитов, мимо справочных служб, мимо огромных пластиковых горшков с торчащими из них искусственными деревьями, мимо гудящих кофеен и ресторанов, мимо дорогих бутиков, прямо к большим стеклянным дверям, которые, разъехавшись в разные стороны и пропустив нас на улицу, снова за нашими спинами торжественно съезжаются.

– Голова болит, – жалуется Гвоздев, потирая лоб, – и мутит чего-то.

– А ты, Лёня, бухай побольше, – советует Погребняк.

Меня после самолета клонит в сон, и еще очень сильно хочется есть. Мы уже в вагоне. Гвоздев и Погребняк рядом, я устроился напротив. Погребняк тоже выглядит уставшим. Он привалился к окну и сидит с закрытыми глазами. Кажется, что наш экспресс тащится медленно. На самом деле он несется как угорелый, проскакивая платформы и полустанки, туннели, бросаясь из света в тень.

За окном – пасмурное зимнее утро и пока как будто ничего нет: ни обещанных дворцов, ни театров, ни соборов, ни церквей. Одни только желтеющие поля, голые, криво растопыренные деревья, круглые кирпичные трубы и грязные серые стены с размашистыми граффити. Жаль, что нет снега, как у нас. Он бы скрыл этот унылый хоровод, сгладил бы, подарил предчувствие, что ничего страшного, ребята, всё самое главное еще случится. Но, похоже, снега в такое время здесь не бывает. Ничего, скоро я увижу Париж. Гвоздев вот уже полчаса что-то рассказывает, и надо, наверное, послушать. Похоже, про свою жену. Я начинаю прислушиваться. Нет, это уже про ее деда.

– В полиции, короче, работал, даже в период оккупации, – сообщает он и, понизив голос, добавляет: – За евреями приходил.

По вагону мимо нас проходят крупные молодые африканцы в широких цветастых свитерах, шерстяных шапочках и осевших вниз джинсах. Один из африканцев в огромных наушниках. Он приплясывает и все время хлопает себя по бедрам.

– Как это – за евреями? – вздрагиваю я.

– Андрюха, ну как за евреями приходят? – Гвоздев снимает очки, протирает их уголком шарфа, а потом возвращает на место: – Ты вот родственников своих на даче звал когда-нибудь обедать? Приходил за ними?

– Лёня, это уже слишком, – вяло подает голос из своего угла Погребняк.

– Как приходил, как приходил, – бормочет Гвоздев, отведя глаза, словно не слыша его. – Как французы в эти дома приходили? Пешкарусом… Булками шевеля… с круассанчиками на подносе. Может, приплясывали балетным шагом…

Я поворачиваю голову к окну. Лениво тянется цепочка пустых брошенных гаражей; вот мелькнула и черная изгородь, темное пятно сарая, кривой силуэт ольхи, ров, затопленный водой.

– Может, – продолжает тихо фантазировать Гвоздев, – на мотоциклах приезжали? Или на великах? А? Как думаешь, Андрюха?

– Абзац, конец света… – комментирует Погребняк зевая.

– А чего? Тут, мужики, народ дисциплинированный. Им приказали – они сделали. Это у нас бы на все приказы забили, а тут раз закон – значит, надо выполнять. – Гвоздев подносит ладонь ко лбу и делает гримасу.

– Лёнь, слушай, – говорю, – у меня таблетка есть. Дать?

Гвоздев, морщась, кивает. Я нагибаюсь и начинаю расстегивать сумку, стоящую у моих ног.

– Гандон твой этот дед, понятно?! – весело произносит Погребняк. Он наконец окончательно проснулся.

– Нет, ты чего, Саша? Нормальный мужик, законный. Бухнуть раньше любил. Кстати говоря, он сначала всегда с утра к ним заходил, типа предупредить, чтобы сваливали, что он придет днем, уже официально. Некоторые слушали и в самом деле сваливали, а некоторые тупили и оставались – думали, это их не касается, думали, заберут и сразу отпустят. Да и черт с ним! Андрюха, скажи лучше, как ты? Как там Джулия?

Я вздрагиваю и чувствую, что мои ладони покрываются потом.

– Не знаю… мы давно развелись…

– Иди ты! Чего так?

– На, держи! – я протягиваю Гвоздеву таблетку. Пытаюсь застегнуть сумку, но она почему-то не поддается.

– И чего… Где она теперь?

– Ничего, – вмешивается Погребняк. – Ты вот что, Лёня, лучше про деда… Так чего с ним потом было? Судили?

– А я почем знаю? Вроде нет. Работал, так же как и раньше, в своем Марэ или где он там работал… не помню… Короче, хулиганов ловил. Тут, знаешь, никто подолгу неврозами не страдает. Народ здоровый. Всё, мужики! Поднимайте задницы. Вроде наша станция. Давай, Андрюха, сумку, приехали.

Несколько слов о том, стоит ли делать добрые дела