Осень в карманах

– Андрюша, соберись, – Погребняк прерывает мои мысли. – Чего ты сморщился? Мы с тобой в Париже. Понимаешь?! В Па-ри-же! Пьем розовое вино.

Я покорно киваю.

– Ты хотя бы знаешь, что такое розовое вино? Пил его когда-нибудь?

Я отрицательно качаю головой.

– Розовое вино, когда пьешь в самый первый раз, – воодушевляется Погребняк. – Это, знаешь… это квази уна фантазия. Это как девушку лишить невинности.

Ладно… пусть так. Как угодно. Я всё равно ни разу не делал ни того, ни другого.

– Саша, – говорю я ехидно. – Надо же… да ты настоящий философ…

– Хорошо, что свалили с этой выставки, – продолжает Погребняк, не обращая внимания на мои слова. – А то этот Емельяныч… И Гвоздев со своими анекдотами тоже уже достал… Будешь курить?

Он протягивает мне сигареты.

– Нет, спасибо…

– Вот девчонки эти, которые доклады делали, они действительно классные. Умные такие… Особенно Светка. – Погребняк щелкает зажигалкой и затягивается сигаретой.

Все-таки зря мы сюда приперлись. Она, наверное, не придет. Может, пошла в другое место обедать? Или вообще уехала…

–  Да, – откликаюсь я. – Особенно Светка.

Погребняк стряхивает пепел. Светка – это, наверное, та, с янтарными бусами, которая делала доклад про Пауля Клее. Вспоминала все эти черточки, крестики-нолики, кружочки, квадратики, треугольники, из которых вылуплялись отяжелевшие кузнечики, многоглазые ангелы смерти. Вот так кончается мир – детскими играми в крестики-нолики, играми в куклу Чакки… Нет, все-таки на погосте лучше, чем в музее. По крайней мере, не нужно из себя изображать экспонат.

К нашему столику приближается пожилой африканец в черном плаще нараспашку. Широкие полы болтаются, как слоновьи уши. Я – ужас, летящий на крыльях ночи! Он показывает нам пластиковое ведро, наполненное желтыми розами.

– Мonsieur, pour vos dames…[8]

К кому из нас двоих он обращается – совершенно непонятно. Умные, глубокие глаза древнего народа. Мне вдруг делается жутко.

– No girls here, don’t you see? [9] – чтобы побороть внезапный страх, я говорю как можно развязнее.

Африканец в ответ улыбается и многозначительно показывает глазами на Сашу.

– Оh, je comprends…[10]

Эти все всегда понимают. Они жили до нас вместе со всем, что тут было, и будут жить после. А сейчас – поздно, они уже ничем не помогут.

– Чего он говорит? – спрашивает Погребняк.

Африканец, потоптавшись несколько мгновений и добродушно качнув головой, отходит к соседнему столику, где сидит пожилая пара.

– Он говорит, Саша, что ты…

Я осекаюсь на полуслове. А вот и она… Черт! С каким-то мужиком. Я чувствую уже знакомое сильное сердцебиение. Садятся за дальний столик. Она – опять ко мне лицом. Взгляд сонный, влажный, безучастный. И эти вывороченные красивые губы… Начинает расстегивать красное пальто, не торопясь, как в неприличном кино, пуговицу за пуговицей. Но тут же скрывается за широкой мужской спиной своего спутника. Теперь в моем поле зрения только он. Бычья шея, крепкий бритый затылок. Всё как полагается… Плевать… Интересно, а сколько ему лет? Похоже, обедать собрались. Подождать, когда он зайдет внутрь, в туалет, и подойти? Или когда она… неважно…

– Ну так что? – удивленно торопит Погребняк. – Что он там про меня говорил?

Через полчаса нам приносят счет. Мы расплачиваемся.

– Ладно, – говорит Погребняк, он поднимается со стула. – Пошли разомнемся, погуляем немного. Я тут неподалеку один магазин присмотрел… обувной…

– Саша, – я произношу слова как можно спокойнее. – Ты иди, а я тебя догоню. Посижу тут еще немного…

– Ладно. – Погребняк наглухо застегивает молнию на своей кожаной куртке. – Я тогда, если что, вон в том магазине, видишь?

Киваю. Удачи тебе. Я, похоже, остаюсь без обуви, но зато здесь отличный наблюдательный пункт. Уходит. Достаю шариковую ручку и беру со стола визитку ресторана. Надо как следует подготовиться.

Минут через двадцать – мне кажется, прошла целая вечность – я опускаюсь на стул рядом с ней. Этот с бычьей шеей пошел внутрь ресторана, наверное, в туалет. Не знаю, как всё это получилось, но, когда он вышел, меня словно швырнуло сюда, за ее стол. Будто это не жизнь вовсе, где люди сами принимают решения и сами знают, что есть добро, а что – зло, а глупое кино с заученными жестами и фразами.

Плевать… В моей жизни уже ничего более осмысленного всё равно не случится. Зато никакого страха. Просто бессмысленное горькое отчаяние.

– Добрый день, – я улыбаюсь во весь рот. – Видите, мы стали всё чаще встречаться. Говорят, вы тут автографы раздаете?

Надо было, конечно, как-то иначе начать.

Не удивлена ничуть. В руке – незажженная сигарета. Взгляд насмешливый.

– Привет, сладенький… (пауза). Знаешь, что будет, когда он вернется?

– Знаю. Он вернется – это и будет.

Теребит свою цепочку на шее, смотрит мне прямо в глаза и усмехается. Знакомое движение пальцев. Мне кажется, во всем городе только я один знаю эти пальцы с длинными красными ногтями и эту их приятную суетливость. Краем глаза слежу за входом в ресторан.