Осень в Кёнигсберге (СИ)

— Все высказала? — грубо рявкнул (и вновь проглотить комок неловкости и боли). — Мне на работу пора. Если тебе больше нечего сказать, желательно что-то новое и разумное, я ухожу. И, надеюсь, вечером, когда вернусь, тебя не застану.

Но неожиданно его лицо просветлело, и наружу вылезла ласковая улыбка.

— Или ты теперь у меня здесь поселишься до тех пор, пока не погашу долг?

Промолчала.

Сверлит взглядом, дожидаясь ответа.

Тщетно, я выигрываю молчанки дуэль. Сдался.

(чья школа!)

— Ладно, пошел я. Делай, что хочешь. Только, как соберешься вновь спать, выключай, пожалуйста, свет. Не казенный ведь.

(нервно заморгала я, перебирая сказанное; и хотелось, было, что-то едкое кинуть поперек, да опоздала: резвые, точные его шаги на выход и, спустя секунды, скрылся из виду долой).

А, черт с тобой! Тебе плевать на брошенную открытой квартиру, значит, и мне нечего голову ломать!

Быстрые шаги — и, пролетев за несколько секунд пять этажей, вырвалась на улицу.

Глава Девятая Седая

…Январь. 2010 год…

Я признала свое поражение и вскоре уволилась по собственному.

Устроилась без всяких «знакомых» и «помощи» в магазин джинсовой одежды продавцом. Зарплата невысокая, без соцпакета, зато стабильно и недалеко от дома. По-прежнему снимала комнату в общаге. На еду хватало, а на одежду — бабуля, втихую от моей матери, давала, выкраивая из своей пенсии.

Вот так и коротали дни.

Да только в жизнь вновь закралась осень, нервно разминая пальцы перед очередным ударом в дых.

Все события той недели слились в муть, взрываясь лишь в отдельных моментах яркими вспышками.

Помню, как зазвенел мобильный и на экране высветился незнакомый номер.

— Да?

…

Можно искать виноватых в произошедшем, можно корить себя. А можно все воспринять как должное, неминуемое.

— Не переживай, мы вызвали скорую, и они забрала ее в морг, — слова трещали где-то там, на другой стороне невидимых проводов, а внутри булыжниками боль скатывалась на дно души.

— Злата, ты меня слышишь?

(сухо, едва слышно)

— Д-да. Я сообщу матери.

* * *

Со стеклянным взглядом в глазах, застывшими слезами на сердце… пройтись по Ленинскому. Найти адрес, указанный в объявлении.

Кто-то изнутри моего тела вел беседу с женщиной, обговаривая нужные детали предстоящего события.

— Так, ладно уточните еще раз ее имя, и ваше.

— Бабич Ольга Фёдоровна. Мое — Корнеева Злата Дмитриевна.

— Она вам приходится бабушкой, верно?

— Да.

— Когда хоронить собираетесь?

* * *

Глубокий вдох — и толкнуть стеклянные двери от себя. Шаг внутрь. Провести взглядом по витринам — и подойти к кассе.

— Дайте пачку сигарет.

— Каких? — раздраженно скривилась девушка.

— Любы… а давайте вот «Culpa», легкие, — ткнула пальцем, и тут же сообразив, скользнув по памяти чужих проб и ошибок, добавила, — и зажигалку.

Перейти через дорогу, пройтись немного по эстакадному мосту — и спуститься в скверик около Кенигсбергского собора. Еще шаги — и, отыскав одинокую, спрятанную от чужих взоров, лавку, обреченно на нее опуститься и освободить поводья дерущей изнутри боли. Слезы сорвались с глаз, тщетно убегая от душевной жути…

Легкое волнение внутри, но четкие, давно заученные из мимо пробегающих жизней, движения — и сделать первую затяжку, первую… в своей жизни. Горло запершило, сгорая в ужасе от происходящего, легкие задохнулись вонючим дымом — и я, нервно выругавшись матом про себя, тут же отчаянно закашлялась. Еще затяжка — и вновь залиться бранью от злости.

Взгляд поплыл куда-то вперед, блуждая по Московскому проспекту, по Преголи, по измученным морозом деревьям, по застывшем в немой философии темном монументе Канта, по черной оградке его могилы… — и уверенными, садистскими движениями потянуть вновь ко рту сигарету, захватывая дым, желая тем самым, едкой физической болью и исступлённымотвращением,… хоть на мгновение заглушить, залепить зияющую рану в душе.

* * *

На мое удивление, собралось немало народу, человек так двадцать. Соседи изПетрово, моя мама, ее две сестры, три брата, их дети (кто из Беларуси, кто из Литвы, кто из дальней России приехал), отчим, да я.

Кроме похода в бюро ритуальных услуг, меня больше ничего не коснулось. Дмитрий, как только прилетел, занялся всем остальным сам, давая нам с мамой вдоволь окунуться в собственные чувства и лишний раз не бередить себе душу. Хороший мужик. Только теперь поняла, почему мать за него так держалась и за что полюбила.

Кивнуть головой ему в знак приветствия, и понимающе, кисло улыбнуться, завидев родственников. Пройтись к беседке, упасть на лавку, откинуться на спинку и уткнуться взглядом в небо. Плачь, роптания, перешептывания… — все прогнать из головы и попытаться вспомнить, прокутить в голове нашу последнюю с ней встречу. Ковырнуть прошлое — и упиваться ее привычками, ее улыбкой, ее заботой.

Жива. Она для меня останется навсегда живой.

До сих пор ее не видела. Ее… бледную.

Не могу. Не хочу. И не просите.

— Там уже все начинается, — едва слышно прошептал Андрей, двоюродный брат, сын дяди Коли.

— Вот и иди, — нервно скривилась, но так и не одарила наглеца взглядом.