Осень в Пекине

Сложенная пополам и перекрученная, веревка была не длиннее двух метров. Этого как раз хватит. Если влезть на кровать, то ее можно зацепить за перекладину оконной решетки. Куда сложнее правильно выбрать длину петли, так, чтобы ноги не касались пола.

Клод попробовал веревку на прочность. Вроде держит. Он взобрался на кровать, ухватился за выступ стены, дотянулся до решетки. С трудом сделал узел, просунул голову в петлю и бросился в пустоту. Что-то хлестнуло его по затылку. Веревка лопнула. Он приземлился на ноги, вне себя от гнева.

— Этот сторож просто скотина! — сказал он вслух. В тот же миг сторож открыл дверь.

— Барахло ваша веревка, — сказал ему Клод.

— А мне-то что? — отмахнулся сторож. — Адвокат заплатил — и ладно. Зато у меня сегодня сахар есть, по десять франков за кусок. Может, хотите?

— Не хочу, — буркнул Клод. — Ничего у вас больше не попрошу.

— Попросите еще, — сказал сторож. — Месяца через два-три... Да что два-три, недели не пройдет, как вы и думать обо всем этом забудете.

— Не знаю, может, и так. А веревка все равно барахло. Он подождал, пока сторож уйдет, и решился пустить в ход подтяжки. Они были совсем новые, сплетенные из кожи и резинки, и стоили ему двухнедельной экономии. На метр шестьдесят их, пожалуй, можно растянуть. Клод снова полез на кровать и крепко-накрепко прикрутил один конец к решетке. На другом конце он сделал петлю и просунул в нее голову. И снова бросился вниз. Подтяжки растянулись до предела, и Клод мягко приземлился под окном. Но в ту же минуту оконная решетка оторвалась от стены и с грохотом обрушилась ему на голову. В глазах у Клода сверкнули три звездочки.

— Во кайф! Как от «Мартеля»! — сказал он.

Он съехал по стене на пол. В опухшей голове гудел дьявольский хор. Подтяжкам же ничего не сделалось.

9

Аббат Грыжан[10] гарцевал по тюремным коридорам в сопровождении сторожа. Они играли в белибердень. Доскакав до камеры Клода Леона, аббат поскользнулся на кучке, оставленной под ногами девятихвостой кошкой, и описал в воздухе полное сальто. Его сутана, изящно разлетевшаяся над крепкими ногами, так живо напомнила балет незабвенной Лои Фуллер[11], что сторож проникся к нему почтением и, пробегая мимо, тоже заголился из вежливости. Аббат звучно шлепнулся оземь, а сторож вскочил верхом ему на спину; но аббат показал «чурики».

— Вы проиграли, — сказал сторож. — Придется вам платить за угощение.

Грыжан скрепя сердце согласился.

— Только без глупостей, — предупредил сторож. — Пишите расписку.

— Я не могу писать лежа, — сказал аббат.

— Хорошо, я вас отпущу.

Но едва встав на ноги, аббат разразился хохотом и устремился вперед. Поймать его не составило для сторожа большого труда, потому что на пути возвышалась крепкая стена.

— Вы мошенник, — сказал сторож. — А ну подписывайте бумагу!

— Может, договоримся? Я прощу вам грехи на две недели вперед.

— Фигушки, — сказал сторож.

— Ну, так и быть, — вздохнул аббат. — Давайте, чего там подписывать.

Из отрывного блокнота сторож выдрал листок с уже готовой распиской и сунул Грыжану карандаш. Тот покорно поставил свою подпись и вернулся к камере Клода Леона. Ключ вошел в скважину; замок проникся к ключу доверием, отомкнулся.

Сидя на кровати, Клод Леон предавался размышлениям. Солнечный луч врывался в камеру через отверстие, оставленное упавшей решеткой, пробегал по стенам и терялся где-то у параши.

— Здравствуйте, отец мой, — сказал Клод Леон, завидев аббата.

— Здравствуйте, мой мальчик.

— Как поживает мать моя?

— Все в порядке.

— На меня снизошла благодать, — сообщил Клод, прикладывая руку к затылку. — Вот, пощупайте.

Аббат пощупал и сказал:

— Ни фига себе! Эк она вас отметила!

— Слава Тебе, Господи! — сказал Клод Леон. — Я хочу исповедаться. Хочу предстать перед Создателем с кристально чистой душой...

— ...словно выстиранной в персоли! — воскликнули они в один голос, следуя католическому канону, и осенили себя самым что ни на есть классическим крестным знамением.

— Но никто пока не собирается ни вздергивать вас на кол, ни сажать на дыбу, — сказал аббат.

— Я убил человека, — пожаловался Клод. — И не просто человека, а велосипедиста.

— Могу сообщить кое-какие новости, — сказал аббат. — Я виделся с вашим адвокатом. Тот парень оказался конформистом.

— И все же я его убил, — повторил Клод.

— Но Сакнуссем согласен дать показания в вашу пользу.

— Мне теперь все равно.

— Сын мой, — сказал аббат, — вы же не можете изменить тот факт, что застреленный вами велосипедист был врагом нашей Матери Ехидной, Слепой и Апостылевшей Церкви...

— Когда я его убивал, на меня еще не снизошла благодать.

— Ерунда! — уверенно заявил аббат. — Мы вас отсюда вытащим.

— Я не хочу! — заупрямился Клод. — Я собираюсь стать затворником. Где же еще мне искать покоя, как не в тюрьме?

— Вот и чудненько, — нашелся аббат. — Если хотите стать затворником, мы вас заберем отсюда завтра же. Епископ в отличных отношениях с начальником тюрьмы.

— Но мне негде затвориться. Лучше уж я останусь здесь.

— Об этом не беспокойтесь, — сказал аббат. — Уж мы подыщем вам местечко погаже.

— Тогда другое дело, — согласился Клод. — Пошли, что ли?