Осень в Петербурге

На какое-то время девочка погружается в размышления, перебирая пальцами одеяло и, видимо, сама того не сознавая. Когда она вновь произносит несколько слов, она произносит их шепотом, опустив голову, так что он их едва различает:

– Я дала ей яд.

– Что ты дала ей?

Матрена отводит с лица волосы, и он видит, что те скрывали – чуть приметную улыбку.

– Яд, – так же тихо повторяет она. – Он причинит ей страдания?

– Но как же ты это сделала? – спрашивает он, стараясь протянуть время, пока не улягутся лихорадочно скачущие мысли.

– Когда передавала ей хлеб. Никто не заметил.

Он вспоминает сцену, показавшуюся ему столь странной: старомодный реверанс, поднесенную арестантке еду.

– Она знала? – пересохшими губами шепчет он.

– Да.

– Ты уверена? Уверена, что она понимала, что ты ей даешь?

Матрена кивает. И, припомнив, насколько оцепенелой, насколько лишенной благодарности казалась тогда чухонка, он не может ей не поверить.

– Да, но как же яд попал в твои руки?

– Сергей Геннадиевич оставил, для нее.

– Что он еще оставил?

– Флаг.

– Флаг и еще что?

– Разные вещи. Он просил меня сохранить их.

– Покажи их мне.

Девочка выбирается из кровати, встает на колени и, порывшись между кроватных пружин, вытаскивает холщовый сверток. Положив сверток на постель, он разворачивает его. Американской работы пистолет с патронами. Несколько прокламаций. Нанковый кошель, стянутый и перевязанный длинной веревкой.

– Яд внутри, – говорит Матрена.

Он распутывает веревку и высыпает на постель содержимое кошеля: три стеклянные капсулы с зеленым порошком внутри.

– Это ты ей и дала?

Матрена кивает.

– Она должна была носить такой же на шее, но не носила.

Девочка сноровисто продевает голову в веревочную петлю, так что кошель помещается между ее грудок будто медальон.

– Иначе бы они ее не схватили.

– И ты дала ей другой.

– Но ведь она же нуждалась в яде – чтобы выполнить клятву. Она была готова на все для Сергея Геннадиевича.

– Может быть. Во всяком случае, так говорит Сергей Геннадиевич. И все же, не дай ты ей яд, ей было бы проще не сдержать данного Сергею Геннадиевичу слова, да еще такого, которое сдержать особенно трудно, – не правда ли?

Матрена морщит нос. Он узнает эту ее гримаску, появляющуюся, когда девочку, к большому ее неудовольствию, загоняют в угол. Тем не менее он продолжает:

– Тебе не кажется, что Сергей Геннадиевич слишком вольно обращается со смертью? Помнишь нищего, которого убили по соседству? Это тоже сделал Сергей Геннадиевич – или приказал сделать кому-то другому, а тот, другой, подчинился ему, как подчинилась ты.

Она опять морщит нос.

– Но зачем? Зачем понадобилось его убивать?

– Полагаю, из желания показать всем и вся, что он, Сергей Геннадиевич, не тот человек, с которым позволительно шутки шутить. Или из желания испытать того, кто получил приказ совершить убийство, посмотреть, выполнит ли он этот приказ. Не знаю. Мне трудно читать в его сердце, да больше и не хочется.

Матрена молчит, размышляя.

– Мне этот нищий не нравился, – сообщает она наконец. – От него рыбой несло.

Он смотрит на нее не мигая, и Матрена отвечает ему взглядом столь же твердым.

– А Сергей Геннадиевич тебе, стало быть, нравится?

– Да.

Он хотел спросить о другом, хотел, но не решился: ты его любишь? Ты тоже на все для него готова? Впрочем, она отлично поняла смысл вопроса, да, собственно, на него и ответила. Значит, остается задать еще только один:

– Больше, чем Павел?

Матрена колеблется. Он прямо-таки видит, как она взвешивает их – одного в правой ладони, другого в левой, как яблоки.

– Нет, – в конце концов отвечает она с интонацией, для которой ему удается найти лишь одно обозначение – благоволящая. – Павел по-прежнему нравится мне больше всех.

– Потому что нельзя ведь найти двух менее схожих людей, не правда ли? Лес лесом, а бес бесом.

– Лес лесом, а бес бесом? – прыскает Матрена.

– Есть такое присловье. Конный пешему не товарищ. Так же, как гусь свинье.

Последнее уподобление представляется ей сомнительным.

– Они оба такие веселые… были, – возражает она, запнувшись на глаголе.

Он качает головой.

– Вот тут ты ошибаешься. Сергей Геннадиевич человек далеко не веселый. Конечно, в нем присутствует некий дух, но это не дух радости. – Он склоняется к девочке и, отведя прядь волос с ее лица, касается щеки. – Послушай, Матреша. Ты не сможешь долго прятать все это от матери. – Он указывает на орудия убийства. – Я помогу тебе избавиться от них, как помог с платьем. Что бы там ни говорил Сергей Геннадиевич, хранить их здесь невозможно. Слишком опасно. Ты понимаешь?

Губы ее чуть приоткрываются, уголки их вздрагивают. Сейчас заплачет, думает он. Но нет, дело клонится вовсе не к этому. Девочка поднимает глаза, и его обволакивает взгляд одновременно бесстыдный и насмешливый. Она уклоняется от его руки, встряхивает головой. «Нет!» – выдавливает он. Улыбка девочки становится издевательской, искусительной. Но тут чары спадают, и она обращается в то же дитя, что и прежде, запутавшееся, мучимое стыдом.