Осень в Сокольниках

Они подошли к крыльцу, поднялись на террасу. Вернее, это была не терраса, а огромная застекленная комната, даже не комната, а зал. Вадиму по роду службы, да и просто так приходилось бывать на всяких дачах, но такую он видел впервые. Она поражала не размерами, а каким-то бессмысленным слиянием стилей. Современные полированные панели уживались рядом с бронзовыми старинными ручками и коваными фонарями начала века, в круглые современные окна вставлены потускневшие витражи, на которых замысловато переплетались обнаженные грудастые дамы, похожие на татуировку. Да и чего только не было в этом доме. Терраса была заставлена козетками, канапе, столами и столиками на тряских паучьих ножках, разномастными стульями. Все это скорее напоминало театральный реквизит для спектакля из непонятной жизни. В глубине дома послышался недовольный голос, заскрипели невидимые ступени. Дверь распахнулась, и на террасу почти выбежал человек среднего роста. Гладко прилизанные черные волосы разделял безукоризненный пробор, на нем был светлый, почти белый, костюм, темно-вишневая рубашка и яркий сине-желтый галстук.

— Я композитор Лесоковский, — сказал он, обводя глазами пришедших, — в чем дело? Что за намеки?

— Я старший следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры, советник юстиции первого класса Малюков, — представился Олег Леонидович, — вместе со мной приехали начальник отдела МУРа подполковник милиции Орлов, инспектор уголовного розыска лейтенант милиции Стрельцов и ваш участковый старший лейтенант милиции Акимов.

— В чем дело? Почему?.. — спросил Лесоковский без прежней уверенности.

— Я расследую дело об убийстве и ограблении музея, — продолжал Малюков. — Задержанный милицией гражданин Силин Петр Семенович показал, что продал вам изразцовую плитку и чугунное литье, похищенное в музее.

— Да как вы смеете! — Лесоковский топнул ботинком на необыкновенно высоком каблуке. — Как вы смеете! Я лауреат конкурса на лучшую эстрадную песню «Золотая лира», я награжден грамотой Московской милиции, мне вручен знак…

— Поздравляю, — сказал Вадим.

— Что? — Лесоковский непонимающе поглядел на него.

— Поздравляю вас с этими высокими отличиями. Но нас интересуют вещи более земные. Изразцовый кафель и ковка.

— Вы думаете… — начал Лесоковский.

— Мы ничего не думаем, ваши действия подпадают под статью 208 УК РСФСР. То есть скупку заведомо краденого имущества.

— Я буду жаловаться, — в голосе Лесоковского не было прежней уверенности, — я член Союза композиторов, мои песни поет вся страна, на последнем телевизионном конкурсе…

— Я уже поздравил вас. Где плитка?

— Вы не имеете права!

— Имеем, — Малюков расстегнул «молнию» папки, — вот ознакомьтесь.

— Что это?

— Постановление прокурора о производстве обыска.

— Лариса! — слабо крикнул Лесоковский.

В дверях появилась жена.

— Лариса, ты слышишь!

— Вы согласны выдать незаконно приобретенные вещи? — еще раз спросил Вадим.

Лариса, дохнув на него дорогой косметикой, шагнула к Вадиму.

— Как вы смеете так говорить с моим мужем? Да вы знаете, кто бывает в нашем доме? Вам работать надоело? Мы позвоним Петру Ивановичу…

— Все, — скомандовал Вадим, — Акимов, пригласите понятых.

— Вы не смеете позорить заслуженного человека! — взвизгнула Лариса. — Кто дал вам право?!

— Смею. А право мне дает Конституция.

— Что это? — внезапно сказал Лесоковский. — Что это? — повторил он с трагической актерской интонацией. — Приходят люди, те, кому посвящаю, о ком пишу свои песни, и оскорбляют художника…

— Перестаньте, — Малюков подошел к хозяину, — прекратите эту комедию. На основании статей 167 и 168 УПК я обязан произвести у вас обыск и выемку разыскиваемых нами предметов. Согласны ли вы добровольно предъявить их нам?

— Он согласен, — неожиданно резко сказала Лариса Федоровна. Она словно сняла со своего лица маску справедливого гнева. Глаза стали настороженными и колючими, около рта обозначились твердые складки.

— Ларик, — простонал Лесоковский, — как же так?..

— А так. Не хочешь позора, письма в Союз?

— Вас устроят в качестве понятых наша домработница и друг нашей дочери, гостящий у нас?

— У них есть документы? — спросил Малюков.

— Да. Пригласить их?

— Зовите.

Кафель и ковка лежали в сарае. Вернее, это был не сарай, а нечто среднее между гаражом и реставрационной мастерской. Вадим сразу же увидел кафель, он был разложен на цементном полу и ярко переливался в солнечном свете, падающем из окна. Орлов наклонился, взял одну плитку. Улица, извозчик, пешеход. Картинка старой Москвы была написана с щемящей нежностью. Горбатая улочка убегала вниз, венчали ее покосившиеся фонари, и Вадиму показалось, что он видит за окнами домов незамысловатый быт, ушедший от нас навсегда. Он осторожно положил плитку, повернулся к Лесоковскому.

— Силину, пропойце деклассированному, простительно. Он украл от пьяной своей глупости. Но вы, художник. лауреат конкурсов… Вы-то как могли пойти на это?

— Вы хотите сказать, что я воровал? — взвизгнул композитор.

— Как вы смеете! — вмешалась Лариса Федоровна— Как вам в голову могло прийти сравнивать моего мужа с вором и пьяницей.