Осень в Сокольниках

Игорь увидел маленькую дверь с табличкой «Худрук». В длинной узкой комнате висели потертые театральные костюмы, в основном мужские: вытертые фраки, старые пиджаки, неведомые мундиры. Правда, было и несколько женских платьев с грязными оборванными кружевными подолами.

— Есть здесь кто? — громко спросил Игорь.

— А кто нужен?

Из-за старого тряпья появился Филин.

— Батюшки! Игорь Дмитриевич! Вот уж не ждал. Неужели ко мне?

— К вам, Анатолий Степанович.

— Хотите извиниться за своих коллег, подсунувших мне кассету с порнухой?

— О сем, Анатолий Степанович, мне ничего не ведомо.

— Верно, и на вас зла не держу. Прошу, я как раз чаевничать собрался.

Комната эта оказалась не такой уж маленькой. В глубине из старых декораций были отгорожены апартаменты Филина.

Здесь было все: окно с видом на спортивную площадку, холодильник, кровать, стол.

Да и Филин не похож был на зэка. Ой не похож. Красивая темно-серая трикотажная рубашка на трех пуговицах выглядывала из-под синей арестантской робы. Да и роба эта была слишком новая и отутюженная. Темные брюки и кожаные домашние тапочки.

Лагерь есть лагерь. А в нем есть блатной авторитет. И ничего пока с этим сделать нельзя.

В углу на тумбочке совсем по-домашнему засвистел чайник.

Филин поколдовал с какими-то пакетиками, залил заварочный чайник. Потом достал из тумбочки хлеб, а из холодильника пеструю банку голландской консервированной ветчины.

— Не откажите, Игорь Дмитриевич. Стол, конечно, скромный, но…

Игорь смотрел на ветчину, которую пробовал всего пару раз в жизни. Ему ее давали в праздничном заказе. Он не удивлялся, способность эта покинула его уже давно. Все сместилось. Перемешалось, словно в огромном миксере. Утратило цвет. Потеряло признаки. И он пил крепкий, душистый чай. Кстати, кажется, запрещенный в колонии. Потому что именно он является основой дурманящего напитка «чифирь».

Он ел бутерброд с ветчиной, потом в блюдечко ему положили прекрасный малиновый конфитюр.

— Игорь Дмитриевич, — Филин поставил чашку, — конечно, мне приятно, что вы приехали в Можайск повидаться со мной. Но есть же и другая причина?

— Есть, Анатолий Степанович.

— Вы знаете, что я никогда не закладываю.

— Да.

— Тогда слушаю.

— Тохадзе.

— Игорь Дмитриевич, мы с вами знакомы давно. Я к вам, ей-богу, отношусь с уважением.

— Спасибо.

— Вы не иронизируйте. У нас говорят «честный вор» о хорошем человеке. А вас я бы назвал «честный мент». Подождите, подождите. Мы все про всех знаем. — Черкасов полез в карман, достал пачку «Кента». — Прошу.

Они закурили.

— Так все же Тохадзе, Анатолий Степанович.

Филин усмехнулся, выпустил тугое колечко дыма.

— Скажу одно: мелкий налетчик. Но не копайте глубоко. За ним стоит организация. Весьма крутые люди. Они уничтожат вас, Игорь Дмитриевич.

— Вы боитесь за меня, — усмехнулся Игорь.

— Нет, я жалею вас.

Машина мчалась в Москву, через осень. Лес по бокам шоссе насквозь пропитался солнцем, желтая листва завалила обочины.

И Игорю захотелось в этот лес, к откосу у реки. Захотелось просыпаться здесь холодным прозрачным утром. Мыться ледяной водой и бродить по утреннему, чуть схваченному морозом лесу. Плохо было ему. Муторно.

Жестокая вещь — жалость Филина. Ох жестокая. Корнеев пытался забыть этот разговор. Но не мог.

Кафтанов ждал его. Второй раз за день Игорь пил чай, только бутерброды были с сыром.

Корнеев пересказал шефу разговор, стараясь не упустить ни одной детали.

— И все? — спросил Кафтанов.

— Все.

— Немного и вместе с тем очень много.

— То есть?

— Мы знаем главное, что за Тохадзе стоят какие-то крутые люди. Значит, если мы правильно потянем за эту нитку, то выйдем на тех, кто вдохновляет преступления. Но это трудно, Игорь. Трудно и опасно.

— Поэтому Филин и жалел меня?

— И поэтому тоже. Помни, мы вышли на очень опасных и, видимо, могущественных людей. Не боишься?

— Нет.

Слава, помахивая сумкой с надписью «Адидас», из которой высовывалась теннисная ракетка в чехле, вышел из ворот стадиона.

Постоял минуту, раздумывая, куда идти, и пошел в сторону Сокольнического парка.

Синие «жигули» медленно двинулись за ним.

Теннисист поворачивал за угол, когда «жигули» резко затормозили рядом. Слава испуганно отскочил в сторону.

— Привет, — высунулся из окна Гена. — Далеко?

— Ты совсем с ума сошел, кто же так делает?

— Есть разговор, садись в машину.

Они сидели в парке, в кафе «Ландыш», в большом застекленном зале.

Народу было мало. Всего несколько столиков занято. По пустым прыгали воробьи, выискивая крошки.

Гена пил пиво, внимательно поглядывая на неспокойного Славу.

А тот действительно был неспокоен. То глоток пива отхлебнет, то пальцами начнет стучать по столу, то мякиш хлеба отломит и шарики из него катает…

— Ну что ты дергаешься, — по-доброму улыбнулся Гена. — Позвал тебя просто посидеть, пивка попить, поговорить о жизни. А ты ну прямо как на допросе.

— Устал я, Гена. Устал бояться.

— А чего ты боишься? Ты убивал? Нет. Грабил? Нет. Так чего тебе бояться? Ты же у нас писатель. Книгу пишешь. Статьи твои в газетах читаем о том, как хорошо работает милиция. Чего тебе бояться-то?