Осень в Задонье

У старого Ибрагима и впрямь голова болела. Он устал и, наклонив спинку кресла, закрыл глаза, чтобы подумать, а лучше подремать и, может, даже уснуть, коротко, по-стариковски. Вроде получилось. Очнулся он, когда уже проехали станицу. Асфальт кончился, стало потряхивать, Ибрагим открыл глаза. Но ехали по-прежнему молча.

Когда машина одолела последний, перед речкою долгий тягучий подъем и вылезла на лысую маковку кургана, Ибрагим попросил: «Останови». Машина встала, мотор смолк.

Ибрагим выбрался из кабины и остался стоять, лишь шагнув, опершись рукой на капот. Отсюда с высоты далеко было видно.

Холмистая степь, просторная речная долина. , в молодой зелени. Справа, вдали, кучка домиков на распахе земли. Хутор Басакин. в этих краях. Совсем малый. Ветер посильнее дунет, и нет его. Сомкнется зелень степи в простор нерушимый.

— Заноза… — негромко сказал Ибрагим, глядя на далекий хутор.

В пути ему и дремалось, и думалось, а теперь слово нашлось. В самом деле, Басака словно докучливая заноза. Он — последний, единственный. Малая, но заноза: вокруг него опухоль, боль. Выдерни — и все сразу успокоится.

Басакина жена продаст всю скотину, работники-бичи разбегутся. Уйдет его родич, тот, что за речкой. На зиму глядя, разбредутся хуторские старики. Им одним не прожить. А земля останется. Все останется, о чем толковал земельный начальник. На том же месте останется Басакин луг, Большие и Малые Калачи, Кайдал, Скуришки, Зимовники, Крестовое, Змеиный рын… Землю ведь с собой не возьмешь, ни в уезжая, ни уходя в могилу. Старому Ибрагиму земля была не нужна. Но сыновья, но внуки…

— Заноза… — громче повторил Ибрагим.

Сын его, из машины выйдя, все понял по-своему, по-молодому.

— Гремячем тоже не хотел уходить. А потом сразу ушел.

Такое было на одном из хуторов, где старый человек, бывший бригадир колхозный, оставшись средь новых поселенцев из Дагестана, не хотел уезжать никуда. «Потихоньку доживем с бабкой, — говорил он. — Привыкли, все свое…» Однажды, ночью к нему приехали люди в масках, избили, отыскали и забрали какие-то деньги, машину угнали. На следующий же день стариков забрали дети в райцентр.

Ибрагим сына понял и, повернувшись к нему, сказал твердо:

— Я буду думать и делать. Сила еще есть. Сделаю. Но без меня не трогай его. Не трогай! Это моя забота.

Из машины выбрался внук по своей детской нужде. Потом он остановился возле деда. Тот спросил его:

— Тебе понравилось? Базар, магазины, мороженое…

— Понравилось. Но много людей, — пожаловался внук. — Бегут, толкаются. Мне совсем места нет.

Старик усмехнулся:

— Правильно говоришь. А у нас много места. Смотри сколько, — повел он рукой.

— Много, много… — согласился внук. — Никто не толкается. Хорошо…

— Все будет хорошо, милый… Мы жили, и ты будешь жить… — еле слышно, с редкой для него, открытой нежностью проговорил старый Ибрагим. — Все у тебя будет хорошо…

Последние слова были просто шелестом, движением губ. Но мальчик их понял; прислоняясь к старому Ибрагиму, он искал защиты.

Над степным Задоньем клонился к вечеру погожий майский день, уже не весенний, а словно летний, с полуденным жаром и даже зноем в низинах, в затишье.

На вершине холма тугими порывами, как всегда, дул и дул свежий степной ветер, бережно остужая землю и молодые травы на ней для жизни долгой и для жизни короткой. Каждому — свой отмеренный срок.

ГЛАВА 16

Недолгим позднее, в ту же майскую пору, на маковке, на вершине другого, Прощального кургана, в просторном подножии которого лежал хутор Басакин, резко затормозила легковая машина. За рулем был Иван Басакин, который возвращался из города после двухдневной отлучки. Здесь, наверху, перед крутым спуском он всегда сбавлял ход до малого, потому что все ближе, обваливаясь из года в год, подступала к дороге обрывистая круча глубокой балки. Иван всегда осторожничал, ехал медленно. А нынче вовсе затормозил и встал, потому что краем глаза, боковым зрением он увидел, заметил еще не поверив, все же затормозил, остановился, выскочил из машины.

Красный джип лежал далеко внизу, в сухом русле Басакинской балки. Такая машина была во всей округе одна — у Аникея. Но Иван опять не поверил, не хотел верить. «Ездят тут всякие… Мало ли…» И потому заторопился вниз, чтобы поглядеть поближе: номера и прочее.

Это была машина Аникея. Вблизи гляделась она страшно: красная смятая консервная банка. Но крови на сиденьях и руле не было.

Вернувшись к своей машине, уже на ходу, Иван все не мог поверить, оглядывался, потом прибавил скорость, спеша к телефону. Уже рядом лежало басакинское подворье с непривычно распахнутыми воротами: гаражные, дворовые, скотьего база — все настежь.

За столом летним, обеденным шла . Навстречу Ивану поднялся Кудря, с колтуном в волосах:

— Поминаем… — проговорил он слезливо, хотел шагнуть навстречу, не смог, мешком упав на скамью.

— Поминаем! — подтвердил рыжий Сашка, стукнув кулаком по столу. — Потому что должны помянуть! Так положено!

Иван все понял. Но верить не хотел, спросил громко:

— Может, он живой?! Когда это было?!