Осень в Задонье

— А она тут была, — оживел дед Атаман. — При колхозе Буденного. Вон, — указал он, — на Лысом бугре кузня и два станка: токарный и сверлильный. Ремонт как положено… — Но живость его сразу угасла, потому что Лысый бугор — давно уж — голызина, словно стариковская плешь, ни ветру, ни глазу не за что зацепиться.

— Не горься, скоро все будет, — посмеялся Иван. — Ты что, не видишь, как расширяется хутор. Две новые улицы образовалось.

— ! Все ! — не в первый раз постановил дед Атаман. — Где они, эти улицы? Ксеня да Катя, Фатей да я…

Стараниями Павла Басакина на хуторе, по схеме земельного управления, и в самом деле за лето образовались целых две улицы: Набережная и Аникеевская, в память о хорошем человеке. На каждой — по десятку земельных участков, выделенных под жилую застройку. Владельцами числились Чапурины, Пристансковы, Хныкины, Талдыкины, Черкесовы — городской народ. Но оформлено по закону. Правда, строиться никто не спешил. На самом краю хутора, возле Дона молодые Хныкины обнесли свой участок забором, старый флигелек подновили и приезжали порой порыбачить да отдохнуть на день-другой. Еще один басакинский рожак — Николай Детистов, хозяин ли, начальник по торговому делу, привез и поставил бревенчатую рубленую баню и невеликий домик — тоже для отдыха. Вот тебе и Набережная, и Аникеевская.

— Все ! — никому не верил дед Атаман. — А Павло боле всех брешет. Дорогу обещает да газ. А нам дорога одна — на могилки. Вот «мраморщик», тот соображает, чего нам надо.

«Мраморщик» недавно объявился на хуторе. У него в городе бизнес: мрамор для кладбищенских памятников, из Китая он его возил. На хуторе он и вагончик поставил, приезжал рыбачить, а подвыпив, обещал хуторским старикам по смерти бесплатно поставить на могилах мраморные плиты.

— Все ! — выносил приговор дед Атаман. — Надежа на Мышкина, на его бабу. Она ныне при должности — почтарка.

Жена ли, подруга Мышкина и впрямь числилась почтальонкой по хутору. Она пенсию старикам доставляла, а бабке Кате — районную газету. При случае, попутно, хлеб привозила да крупы.

— шустрая, — похвалил ее дед Атаман. — Жалиться грех. Но вот беда — заикрилась. А с да с дитем — не до нас. Вот и горимся.

Иван удивился.

— Правда, что ли? Беременная?

— А ты не знал?

— Я ее толком и не видал. Значит, Мышкин папой будет.

С этой неожиданной новостью Иван и вернулся к себе. С одной стороны, как не порадоваться за человека, который еще вчера — сирота бездомная, а нынче — все свое: хата, жена и теперь вот будет ребенок. Но с другой стороны, чему радоваться? Алексей живет враскорячку: здесь и в келье. И останется ли на зиму, не больно ясно. А теперь и Мышкин: там и здесь. Хуторское ближе ему, потому что — свое. Это понятно. Теперь — и вовсе. А впереди — зима. Полсотни голов скотины — это немало: два ли, три раза в день корми да в коровниках убирай — все руками. Потом телиться начнут да ягниться. Ночи не спи. С малышней возня. Недаром во времена советские на отел да сакман в колхозы помощников из города присылали.

Не хотелось терять Мышкина: , спокойный, немногословный, со скотиной управляться умеет. Замену ему не . Поневоле Аникея вспомянешь: «Людей здесь давно нет. Одни азадки». Так что не хотелось терять помощников. Одному будет трудно. Особенно теперь, когда Ольге надо беречься. И потом, когда родит она. Если родит.

С тревогой об этом думалось. Наверное, уже прошла пора, отрожались. Но все равно, теплилась в душе какая-то радость. Его еще нет, этого малыша, он еще где-то там, но уже жалеешь его, любишь. И тут же наплывает тревога. В яви и даже во сне.

Среди ночи Иван проснулся, почуяв недоброе: страшный сон или какой-то звук его пробудил. В яви было тихо, но Иван все же поднялся и, наскоро одевшись, распахнул дверь вагончика.

Разом на него навалилась глухая темь и мертвая тишь. Даже дыхание перехватило. А тело сковал леденящий страх. Чуял Иван осязаемо, что где-то совсем рядом подступило и жадно глядит на него что-то большое и страшное.

Он с трудом протянул руку, снял рядом с дверью висящее ружье. Щелкнул предохранитель. И сразу будто бы . Он осторожно спустился по ступенькам на землю.

Услышав хозяина, из-под вагончика вылез Дозор, потянулся, звучно зевнул. И тяжкое отступило.

— Молодец, Дозор, — похвалил он собаку, погладив ее.

Тяжкое отступило. Осталась лишь ночь.

Рядом, за речкой, еще недавно жил Аникей; его подворье в ночи вздымалось светлым куполом огней электрических. А ранним утром доносился оттуда голос трактора. Это была поддержка.