Осень женщины. Голубая герцогиня

Видите ли, вот где судьба. Наш старый друг говорил мне, что память его начинает слабеть. Он советовал мне упражнять свою. Этот маленький случай изменил все направление моей жизни. Он нашел, что я правильно декламировала эти несколько строф. Как бы в шутку он дал мне выучить другие стихи. Мне было пятнадцать лет, и он обращался со мной, как с племянницей-подростком, без всяких церемоний… Если бы он был жив еще теперь, остался бы он доволен или недоволен своими советами? Как часто я задавала себе этот вопрос!… Словом, после этого второго испытания он долго говорил с мамой… Мы были бедны. Мы не могли надеяться ни на какую помощь со стороны наших родных, так жестоко отнесшихся к моему бедному отцу. Талант - это способ добыть средства к жизни, а в настоящее время сценическая деятельность состоит наравне с живописью и литературой… Время предрассудков миновало. Вы можете себе представить все эти доводы холостяка-парижанина? Вы можете представить себе возражения мамы? Они не могли устоять против авторитета нашего друга, оставшегося верным нам. Нас так многие покинули, быть может, отчасти и по нашей вине! Мама была так горда! Что заставило ее окончательно решиться, так это радость, которую выказала я, когда спросили мое мнение. Вот каким образом я поступила сначала к учителю, потом в консерваторию, которую и окончила скоро уже три года, с двумя первыми наградами… Недолгое пребывание в Одеоне, затем - Водевиль. Теперь вы знаете о Камилле Фавье столько же, сколько и я…

- О, мадемуазель Фавье, но не о Камилле, - поправил я.

- Ах, Камилла, - отвечала она, снимая свою руку с моей, как будто в ту минуту, когда она собиралась рассказать мне еще многое, слишком многое о своем сокровенном «я», непреодолимый инстинкт заставлял ее отдалиться. - Камилла - особа, никогда не отличавшаяся большим благоразумием, теперь же менее, чем когда-либо, - прибавила она, своенравно и вместе печально качая головкой - жест, привычный ей, как я после заметил, в минуты волнения. - Вероятно, в этом отношении я похожа на своего отца, тоже вовсе не отличавшегося благоразумием, как мне говорили: он женился на моей матери по любви, и вот этого-то его братья и сестры, кузены и кузины никогда не могли нам простить…

Бедный отец и бедная Камилла! Но вы сами видите, - и на этот раз она улыбнулась, - что я вовсе не благоразумна, рассказывая все это вам после двухчасового знакомства. Однако, у меня есть своя теория. Дружба, как любовь - она есть или ее нет…

- И относительно меня вы догадались, что она уже есть? - спросил я.

- Да, - отвечала она просто, почти серьезно, взяв меня снова под руку, и, прижимая ее к своей, продолжала:

- Вам хотелось бы спросить меня насчет моего чувства к Жаку? Я угадала это, но вы не осмеливаетесь. А я, с своей стороны, хотела бы вам объяснить, да не сумею. Так как я уж начала вам все рассказывать, то постараюсь. Мне кажется, что вы нс так дурно будете думать обо мне после этого, а мне хочется, чтобы вы не думали обо мне дурно… Надо опять начать сначала… Я говорила вам, как и почему я поступила в консерваторию… Это, право, интересное место, и его плохо знают. Тут всего много: и очень хорошего, и очень дурного, испорченности и наивности, интриг, молодости, отчаянного тщеславия и безумной любви к искусству… В течение тех лет которые я там пробыла, мой роман и состоял в безумной любви к искусству. Да, меня охватила страстная жажда сделаться когда-нибудь знаменитой артисткой… И работала же я! Как работала!… А затем, так как восемнадцать лет нам даны недаром, так как уши даны нам, чтобы слышать, а глаза, чтобы видеть, то в день моего выхода оттуда, хотя я и была невинна, но, вы понимаете, что невинность эта не была неведением… Я видела, кажется, столько гадких историй, сколько в жизни больше не увижу. Никогда за мной не будут ухаживать так грубо, как пробовали ухаживать некоторые из моих товарищей, ни с таким лицемерием, как некоторые профессора. Мне никогда не придется слышать более безнравственных советов, как те, что давались мне некоторыми из моих тогдашних подруг, ни выслушивать более разочаровывающих признаний. Но среда никогда не имела на меня большого влияния… Что говорят мне в одно ухо, вылетает в другое. Я прислушиваюсь только к тому, что шепчет мне мой внутренний голосок, когда я остаюсь одна.