Осень женщины. Голубая герцогиня

И вот, время как бы возвращается назад, и месяца, отделяющие нас от него, исчезают. Небо зимней ночи снова блещет мириадами звезд. Наши соединенные, почти сливающиеся вместе шаги раздаются на пустых тротуарах. Ее нежный голос то возвышается, то замирает. Это точно музыка, в которой душа доверчиво изливается в словах. Мне кажется, я слышу еще и теперь эту музыку. Я вновь ощущаю то волнение, сладостное и в то же время грустное, возбуждавшееся во мне каждым ее словом: они казались мне такими трогательными, когда их произносил ее милый голос, теперь же они мне кажутся полными такой жестокой насмешки. Вспоминая их, я думаю о садах Прованса, слишком рано расцветающих, слишком рано украшающихся хрупкой прелестью цветов - одна морозная ночь губит розы, купавки и мимозы, и от кустов, блиставших на январском солнце прелестью своих красок и аромата, остались только завядшие стебли, погибшие палки, на концах которых желтеют и коробятся ознобленные лепестки и сухие листья. Боже! Как жизнь, жестокая жизнь рано ознобила свежие и нежные цветы чувства, распускавшиеся в этом молодом сердце, и как мое собственное сердце изнемогает, когда я вспоминаю ее глаза, ее движения, ее улыбку и красивое покачивание головкой, с которым она говорила мне:

- Да, он знает, как я счастлива, когда могу так возвращается с ним вечером домой. И он знает также, чего мне стоит получить эту свободу… Обыкновенно мама приходит за мной. Бедная мама! Если бы она подозревала все!… Жаку не безызвестно, как мне тяжело лгать в мелочах, даже более тяжело, может быть, чем в серьезных вещах. Мелочность некоторых уловок дает вам лучше чувствовать, как гадко и низко обманывать. Я должна выдумать, что за мной придет кузина, должна предупредить и эту кузину… Нет, я не рождена для этих плутней. Я люблю высказывать то, что думаю и чувствую. И прежде всего я не стыжусь своей жизни. Если бы не Жак, я давно бы все рассказала моей матери.

- И она действительно ничего не подозревает? - спросил я ее.

- Нет, - сказала она с глубокой горечью. - Она верит в меня. Во мне она видит вознаграждение за ее жизнь. Мы не всегда были тем, что мы есть.

Я помню время, когда я была маленькой девочкой, мы имели отель, экипажи, лошадей. Мой отец занимался делами, был одним из самых известных парижских биржевых зайцев. Вы лучше меня знаете, что это такое: один несчастный удар на бирже, и такие состояния рушатся… Я ношу не его имя, а девичью фамилию моей матери.

- Но Жак мне ничего об этом не говорил, - сказал я с удивлением, заставившим ее снова пожать своими узенькими плечиками. Какое разочарование сказывалось в этом милом и печальном жесте, говорившем, как верно она судит о том, кого продолжает так сильно любить.

- Эта история, вероятно, недостаточно интересовала его для того, чтобы о ней вспоминать. Она так обыкновенна, включая и смерть этого несчастного, с отчаяния лишившего себя жизни. Менее обыкновенно во всяком случае то, что мама пожертвовала всем своим состоянием для спасения чести моего отца. Правда, это было состояние, признанное им за нею по брачному договору и получено от него; все равно: немногие из женщин большого света, который Жак очень любит, поступили бы так, не правда ли? Все было уплачено, и мы остались с доходом в семь тысяч франков в год, на который и жили еще в прошлом году, пока я не поступила в Водевиль…

- А как вам пришла мысль поступить на сцену в такой среде? - спросил я ее.

- Вы хотите исповеди, - сказала она, - я исполню ваше желание. Кто может знать, почему жизнь наша слагается так или иначе? Люди не выходили бы на улицу, если бы постоянно думали о тех событиях, которые может повлечь за собой какая-нибудь встреча, - она улыбнулась, произнося эту фразу, нашедшую во мне живой отголосок. Разве не одной из таких случайных встреч был я обязан знакомством с нею, которому суждено было смутить мой душевный покой, - я слишком ясно это предчувствовал. Она продолжала:

- Если я во что-нибудь верю, видите ли, так это в судьбу. Между теми несколькими людьми, с которыми мы продолжали видеться, был старый друг моего отца, большой любитель театра. Как-то раз, не подозревая его присутствия, я прочитала стихотворение, выученное мною наизусть для собственного удовольствия. Это были стансы из «Искупления»:

«Ватерлоо! Ватерлоо! Ватерлоо!
Печальная равнина…»