Осень женщины. Голубая герцогиня

Жюли помнила отца; это был человек маленького роста, напыщенный и сварливый, отличавшийся необыкновенным невежеством, никогда ничего не читавший, даже газет, проводивший целые дни в курении папирос, которые крутил сам и расхаживал по всему дому, по кухням и погребам, мешал всем и каждому, заставляя заниматься им одним. Г-жа де Кросс ему слепо повиновалась; без красоты, без женской грации, без особенного ума, без воли, она отличалась только глубокой, почти пугающей набожностью и проводила все дни в выполнении религиозных обрядов дома и в церкви. Жюли родилась слабеньким ребенком и мать вселила ей веру в Бога кармелиток, всемогущего и очень требовательного, строгого, которому нельзя не повиноваться и относительно которого у людей, несмотря на их усилия, всегда есть какие-нибудь неведомые грешки.

Так прошли первые годы девочки в мрачном отеле в улице Курсалон. О, что это за меланхоличный дом! Под крышей из аспидных пластинок, в каждом из двух этажей тянулось до пяти высоких окон с маленькими стеклами. Перед фасадом мощеный двор, из которого на улицу вели ворота с белой полопавшейся штукатуркой; ворота эти были вделаны между двумя, никому ненужными, павильонами, покрытыми также замшенными аспидными пластинками. Тут не было ни изящества, ни роскоши, хоть и замечались остатки прежнего величия: заметны были древность постройки и ее аристократическое назначение. Так, например, были монументальные камины, широкие карнизы, высокие заборы, большие двухсотлетние плиты мощеного двора и декоративный вид фасада.

Внутри было полное запустение и неряшество. К тому времени, когда Жюли одиннадцати лет покинула отель де Кросс, доход ее родителей едва достигал луидора в день. На эти двадцать франков должны были жить шесть человек. Г-жа де Кросс примирилась с этим очень легко, отказывая себе во всем, чего нельзя было иметь, а иметь часто нельзя было самого необходимого. Этот случай был нередкостью среди дворянства Берри, где, в сущности, только одна семья считалась состоятельной, хотя и жила без видимой роскоши: это Дюкло де-ла-Мар, родственники г-жи де Кросс. Одна из теток Дюкло жила в Париже и большую часть своего состояния употребляла на дела благотворительности.

Канонисса де ла-Мар была крестною матерью Жюли и ее родители надеялись, что тетка позаботится о ее воспитании.

Действительно, за год до того, как девочка должна была конфирмоваться, г-жа де ла-Мар пожелала взять ее к себе. Жюли настолько не понимала нищеты своей семьи, что горько плакала, когда ей пришлось расставаться с родными и с отелем в улице Курсалон. Де Кросс холодно простились с нею, видя в этих слезах нежелание подчиниться. Она приехала в Париж в сопровождении Тони, так как родные из скупости и из апатии, не решились привести ее сами. Кроме горя, ее мучило еще и беспокойство; одно слово «канонисса», так часто слышанное ею в детстве, уже рисовало ее воображению монахиню, нечто вроде женщины-священника в короткой фиолетовой мантии, обшитой горностаем.

Это воображаемое представленье не лишено было основания. В доме г-жи Дюкло де ла-Мар Жюли попала в новую среду религиозности, только более длительной, чем у себя в семье, но такой же непривлекательной, неразумной и несогревающей сердце. Она узнала религиозность сухих духовных конгрегаций, - холодных добрых дел; старые аристократические девственницы благодетельствовали небольшому кругу бедных, которые по-видимому, страдали больше от неизлечимой скуки, чем от действительной нищеты… И там, с сердцем, полным бесполезных сокровищ, Жюли де Кросс искала предмета, к которому можно было бы привязаться. Канонисса обращалась с ней как с бедной дворянкой: делала ей много наставлений, - но она не слышала от нее, ни одного нежного слова, не видела ни одной ласки. Эта ханжа, засохшая в своей благотворительности, любила на свете только одно существо, своего племянника, Антуана Сюржер, которого она воспитывала и следствием этого воспитания было то, что молодой человек вышел игроком и прожигателем жизни. Она платила его долги, но отказалась выдать ему на руки деньги до тех пор, пока он не женится, так как она надеялась, что таинство брака исправит его.

Жюли росла в этой скучной обстановке, среди старых дев, где никто не заботился об ее умственном развитии; только при помощи горничной, она научилась кое-как читать и писать. Один священник, еще не старый человек, посещавший дом, узнал об этом невежестве и настоял, чтоб девочку поместили в пансион.

Это был аббат Гюгэ, только что назначенный священником в общину сестер Редемптористок. Он поместил туда девочку в качестве ученицы.