Осень женщины. Голубая герцогиня

- Вот поэтому-то г-жа Бонниве теперь и не пропустит ни одного из них. Это любопытная и скучающая женщина, и ее банальное приключение со мной, наконец-то вызвало в ней дрожь волнения, - прибавил он, смеясь. - Ха! Ха! Она до некоторой степени принадлежит к школе божественного маркиза. Но ты в этих вещах ничего не понимаешь, Daisy, это все равно, как если бы я стал говорить с тобой по-тарабарски. Не будем распространяться. Что касается до адреса квартирки, Бонниве его знает. Но это все равно, как будто он и не знал его. Видев меня, восходившим с Камиллой, он никогда не подумает, чтобы я был способен привести ту, другую в Новую улицу…

- Так ты продолжаешь бравировать?

- Нет. Я испугался вчера, услышав стук в двери и звонки… И, повторяю тебе, меня путает иногда моя удача. Это так же глупо, как верить в дурной глаз, но это чувство сильнее меня…

- Нет сомнения, - отвечал я, - что ты встретил Камиллу, единственную женщину в Париже, способную на подобный поступок. Если бы у тебя было немножко сердца, ты всю жизнь посвятил бы на то, чтобы заставить простить тебе твою низость.

- Daisy, Daisy, - прервал он, - вы, значит, никогда не поймете, что она любит меня так только потому, что чувствует, что я ее не люблю… К тому же, - прибавил он, пожав плечами, - тут бесспорно вопрос физический: та возбуждает во мне желание, а Камилла - нет. Такое объяснение любви не блестяще, и если бы кто-либо из господ, вдающихся в тонкий анализ квинтэссенции чувств, вроде твоего приятеля Дорсэнна, дал его в одном из своих произведений, то потерял бы всех своих поклонниц, все двадцать пять тысяч юбок, и утверждаю, что это объяснение правильно.

- А, он вам все рассказал! - иронически заметила Камилла, когда я увидел ее на другой день после этого разговора. Я написал ей заранее, чтобы быть уверенным, что застану ее. Я нашел ее еще более побледневшей и с глазами, горевшими от бессонницы. Она сидела в маленькой гостиной улицы де ля Барулье, все такой же посредственной, бедной и серой, которой нагроможденная мебель в чехлах набеленного полотна придавала вид комнаты, приготовленной для переезда. - Что же, он похвастался также и деликатностью, с которой его негодяйка-любовница меня отблагодарила?… Вот, смотрите, - и она протянула мне кожаный футляр с ее инициалами К. Ф., который она нервно вертела в руках в течение тех пяти минут, которые прошли со времени моего прихода. Я открыл этот футляр, в котором находился, блистая на темном бархате, массивный золотой браслет, украшенный бриллиантами. Это было одно из таких украшений, в котором работа ювелира сводится на ничто, и роскошь которого делает подобный подарок равносильным чеку или свертку золотых. Я посмотрел на браслет, потом на Камиллу таким взглядом, в котором она могла прочесть мое изумление, как могла г-жа Бонниве употребить такой способ отплаты ей за ее самопожертвование.

- Да, - продолжала актриса и с выражением отвращения, которое мне было больно слышать, повторила: - Да, да… Вот та вещь, которую я получила в тот же вечер вместе с моим манто. Это моя награда за геройство, - издевалась она. - А при первом же выходе я дам урок деликатности этой негодяйке…

- Достаточно будет, если вы вернете ей браслет через Жака, - осторожно сказал я, - Сделать сцену было бы слишком недостойно вас. Тот, кому принадлежит благородная роль, а, без сомнения, она принадлежит вам, должен выдержать ее до конца.

- Нет, - гордо сказала она, - сцены между нами не будет… Я сама этого не желаю… Я пойду к какому-нибудь ювелиру, продам браслет, потом отдам деньги в церкви на какое-нибудь богоугодное дело, и г-жа Бонниве вместе со своим меховым жакетом получит две бумажки: расписку ювелира и записку от священника со словами: Получено для бедных от г-жи Бонниве столько-то… Эта гнусная история послужит, по крайней мере, тому, чтобы положить дров под угасший очаг и каравай хлеба на пустой стол…

- А если муж будет там, когда придет посыльный? - спросил я.

- Пусть выпутывается, как знает, - отвечала Камилла, и злая искра промелькнула в ее голубых глазах, потемневших почти дочерна. - Неужели вы думаете, что я Шевельнула бы пальцем для того, чтобы спасти ее третьего дня, если бы не надо было этого сделать для спасения Жака? Ах, этот Жак! Он даже не пришел сегодня справиться о том, как я себя чувствую… А он знал, однако, что два вечера к ряду я была не в состоянии играть… Он знает меня, знает, что сильное волнение делает меня больной. Винцент! - прибавила она, взяв мою руку в свою дрожащую ручку, - не любите никогда!… Слишком безумно иметь сердце в этом безжалостном свете… Не прислать даже записки, двух слов на своей карточке, не оказать даже этого маленького знака внимания, оказываемого всякой знакомой больной женщине…

- Вы несправедливы, - сказал я. - Он боится встретиться с вами. Это очень естественно. Он слишком хорошо сознает свою вину перед вами, и вы видите, что он прислал меня узнать, как вы себя чувствуете…