Осень женщины. Голубая герцогиня

- Казалось, точно мне в сердце нож вонзили, - говорила она после, - а вместе с тем я испытывала какую-то дикую радость при мысли, что я подавляю его своим великодушием. А его я любила, опять любила!… Я никогда не любила его так, как в эту минуту… Ах, я поняла, как сладко умереть за кого-нибудь! И в то же время я должна была победить себя, чтобы не оскорбить этой негодницы, не разорвать на ней рубашки, не отколотить ее своими руками… Боже, какие это были минуты!…

В то время, как чудо любви совершалось в банальной обстановке этой квартиры, свидетельницы разврата, ночь окончательно наступила. Уличный шум глухо и как-то зловеще доносился издалека в эту прихожую, и бедная актриса могла слышать шепот в нескольких шагах от нее, шепот разговора в соседней комнате между изменником, для которого она жертвовала собой, и сообщницей этой измены. Наконец, дверь снова открылась и Жак явился опять. Он был в шляпе, и поднятый меховой воротник наполовину закрывал его лицо. Он держал в руках барашковый жакет г-жи Бонниве, который Камилла одела, содрогаясь от отвращения. Он был немного широк ей в груди.

- Я поняла, что она должна быть красивее сложена, чем я, несмотря на кажущуюся худобу, - говорила она мне, передавая чисто женское впечатление, и это опять-таки было уколом по больному месту.

- Идем, - сказал Жак.

Он смотрел, как она надевала жакет, с выражением, в котором виднелся последний отблеск того недоверия, которое заставило его открыть окно по получении записки, чтобы проверить, действительно ли Бонниве там. Они спустились с лестницы, не говоря ни слова.

Перед швейцарской, в то время, как Жак приказывал швейцару сходить за другой каретой, как только они уедут, Камилла снова завязала на лицо свой двойной вуаль, и прошмыгнула в карету, закрывая лицо муфтой, которую показала Жаку, как только захлопнулись дверцы.

- Эю простой плюш, - сказала она шутя, для того, чтобы придать ему храбрости этим доказательством ее самообладания. - Он совсем не подходит к этому жакету миллионерши. Но на этом расстоянии и в такой час он незаметен. Посмотри теперь в заднее окошечко, следует ли за нами карета, стоявшая в углу…

- Она едет за нами, - сказал Жак.

- Тогда ты спасен, - отвечала она. - Она сжала его руку страстным пожатием, в котором сказалось облегчение тревоги ужасных пережитых минут, и разразилась рыданиями. Он все еще не мог найти слов, чтобы поблагодарить ее и выйти из затруднения, он хотел, как он часто это делал, когда они были вместе в карете и когда им случалось повздорить, обнять ее за талию и привлечь к себе молодую женщину, чтобы поцеловать ее. Этот жест вдруг снова пробудил в ней ярость злобы и ревности, и оттолкнув его с ненавистью, она сказала:

- Нет, никогда, никогда больше!

- Бедная Мика, - сказал он, употребив ласкательное имя, которым он называл ее в минуты нежности.

- Не называйте меня так, - прервала она, - женщина, о которой вы говорите, умерла, вы ее убили…

- Ты любишь меня, однако… - настаивал он. - Ах, как ты должна любить меня, если ты могла сделать то, что сейчас сделала!…

На это она, в свою очередь, не нашлась, что ответить. Следуя указаниям Жака, фиакр около угла улицы Удино пересек бульвар Инвалидов, направляясь в Сен-Жерменское предместье. Он доехал почти до Вавилонской улицы, а любовники не обменивались больше другими словами, кроме вопроса, предлагаемого от времени до времени Камиллой: «За нами все еще следуют?» и ответа Жака: «Все еще».

В этом упорном преследовании ревнивого мужа сказывалось такое очевидное решение отмстить, что актриса и ее спутник снова испытывали прежний страх, она - когда узнала лицо подстерегавшего под полуопущенной сторой, неподвижно стоявшего экипажа, он - когда трезвон у дверей его квартиры застал его в объятиях любовницы. - Удастся ли обморочить Бонниве, благодаря уловке, придуманной Камиллой? Доказывало ли то, что он ждал остановки фиакра с двумя беглецами, чтобы обратиться к ним, еще неокончательную уверенность с его стороны, или же уверенный в том, что не потеряет из виду этого фиакра, он предпочитал начать объяснение с тем, кого считал любовником своей жены, в более уединенном месте, где этот последний выйдет из экипажа?

Наконец, Камилла узнала церковь св. Франциска Ксавье, тонкие башни которой возвышались в темноте.

- Вот прекрасное место для остановки, - сказала она, стуча кулаком в стекло. - Вы увидите, что та карета тоже остановится и из нее выйдет Бонниве… Он побежит к нам. Вот теперь надо присутствие духа… Дайте мне выйти первой, а если он спросит вас, почему мы прячемся, скажите ему о маме.

Произошла одна из тех быстрых сцен, о которых сами действующие лица, вспоминая их после, думают, что видели все во сне, и не в состоянии определить, произвели ли они на них впечатление трагедии или комедии. Такова жизнь, вечно и быстро колеблющаяся между этими двумя полюсами. В ту минуту, как Камилла выпрыгнула на тротуар у церковной паперти, перед ней появился Пьер де Бонниве, который схватил ее за руку и вдруг узнал.