Осень женщины. Голубая герцогиня

«Сейчас видно, - думал он, - что эти люди счастливы или, по крайней мере, равнодушны. Они идут по дороге жизни, как я иду по этой аллее; они уверены почти в каждом своем шаге. Они будут завтракать, играть в теннис, болтать с этими хорошенькими женщинами. Молодые люди женятся на этих свеженьких молодых девушках, сделаются, в свою очередь, отцами здоровых детей, вот как эти; их существование будет длиться изо дня в день, без выдающихся фактов, не считая неизбежных болезней, материальных неудач, трауров… Неужели я, такой страдающий человек, представляю исключение? В моей настоящей жизни нет даже ни траура, ни денежных потерь, ни болезни. Ах, конечно, их сердце не похоже на мое! Все мое страшное несчастие заключается в моем сердце и старания всего мира не могли бы сделать меня похожим на них!…»

Рассуждая таким образом, он дошел до конца аллеи и города. Перед ним, в трех направлениях, открывались дороги в долину; надписи объясняли дорогу в наиболее интересные окрестности. На границах долины горизонт закрывался горами, поросшими сосновым и буковым лесом; вдали виднелось несколько башен. Он вспомнил о путеводителе, который перелистывал на железной дороге: самая высокая вершина была Большой Фельдберг, а здание видневшееся на склоне горы, было гостиницей для путешественников.

Что ему предпринять? Идти? Пуститься в бесполезное путешествие, в котором он сейчас же раскается? У него не было на это храбрости.

«Я не знаю, куда идти и решительно никому нет никакого дела до того, пойду ли я туда или сюда».

А, однако, ему казалось, что он вышел из гостиницы с каким-то намерением. Ах, да! Доктор! Поговорить с каким-нибудь живым существом было бы полезным развлечением. Было только одиннадцать часов. Это, быть может, заняло бы его до половины первого, часа завтрака. Он вынул из кармана данный ему адрес и сев в карету, стоявшую у парка, отдал его кучеру. Эта поездка стоила ему три марки, хотя дом доктора был в нескольких шагах от него.

Это был хороший домик, выходивший на площадку вблизи станции. Две молодые девушки, в белых пикейных платьях, сидя под деревом играли с собакой. Одна из них привстала, увидя, что Морис направляется к крыльцу и произнесла с вопрошающей улыбкой:

- Сэр?…

Он спросил:

- Доктор Хефлих?

Она выказала удивление и недоумение, что он не объясняется по-английски. После некоторого колебания она произнесла с оригинальным акцентом:

- Это для… консультации?

- Да, - ответил он. - Но, по крайней мере, доктор-то говорит по-французски?

- О, очень хорошо, очень хорошо!

Пройдя вперед, она провела его в небольшую гостиную с необыкновенной меблировкой; камин бы уставлен различными раковинами, бамбуковая мебель, искусственные цветы, повсюду изящные букеты сухой травы. На самом видном месте висел портрет принца Уэльского с надписью: «Дорогому доктору Хефлиху».

- Присядьте, пожалуйста, m-sieur, - сказала молодая девушка. - Папа (она произнесла паапа) сейчас придет.

Через несколько минут вошел доктор. Он имел вид старого капельмейстера; это был человек худой, с выдвинутой вперед головою, апостольским лицом и длинными седеющими волосами. Он протянул руку пациенту.

- Здравствуйте, m-sieur, - произнес он с любезной улыбкой. - Вы француз?

- Да, доктор.

- Я очень люблю французов. Они веселые, занимательные люди. К несчастию, эти политические дела!… Я помню время, m-sieur, когда на улицах Гамбурга вы услышали бы только французский язык. Это было хорошее время для нашего города… Веселое время! А нынче во время сезона вы едва встретите десять ваших соотечественников. Политика, конечно! Все это очень грустно. Но во всяком случае вы увидите, что Гамбург прелестен… А вы приехали пить воды?

Морис колебался.

- О, я не болен, только… у меня немножко расстроены нервы. Случается бессонница… И вот мне сказали, что для меня был бы полезен режим курорта.

- Ах! - воскликнул доктор Хефлих, дружелюбно хлопнув по коленке своего клиента. - Ах, эта парижская жизнь расстраивает нервы. Я прожил четыре года в Париже… С 1860 до 1864… Вы знаете г-на Лекюе? Нет?… Доктора Рудиля? Также нет? Это были мои друзья, превеселые люди! А женщины! М-me Шнейдер! М-llе Кора Пирль! Вот то были веселые женщины! Что, они все еще в Париже?

Он спрашивал это с таким живым любопытством, как будто обещал себе непременно навестить этих людей во время одной из своих скорых поездок во Францию.

- Нет, - сухо ответил Морис. - Они умерли.

- Умерли! Серьезно! Эти молодые, красивые, веселые женщины! Ах, это ясно доказывает, что не надо злоупотреблять жизнью и рисковать своим здоровьем… Я вижу причину вашей болезни, m-sieur. Вы злоупотребляли удовольствиями Парижа, то есть теми, которые свойственны вашему возрасту, я хочу сказать: Mabille, la Crande-Chaumicre, Freres-Provençaux…

Морис не мог удержаться от улыбки. Это он-то, который всегда ложился спать до полуночи, не посещал даже театров, ел и пил, как женщина!