Осень женщины. Голубая герцогиня

Она колебалась; аббат подсказал:

- Поцелуи?

Она сделала утвердительный жест головою.

- Даже в губы?…

- Нет… До вчерашнего дня, по крайней мере… Вчера, в первый раз… Это-то и беспокоит меня, я думаю.

Несколько минут длилось молчание.

- А эти порывы… раздражают вас… физически? - Да.

И снова воцарилось молчание в натопленной комнате. Аббат Гюгэ вытер лицо и положил платок на стол. Г-жа Сюржер ждала, с опущенными глазами.

- Дорогая дочь моя, - сказал он, после минутного размышления, - у вас прямая чистая душа и она внушила вам придти вовремя ко мне. Конечно, в вашей нежности к этому молодому человеку нет дурных намерений, но в нем-то они есть, на правда ли? В таком случае вам придется или выдержать трудную борьбу, в которой всякая честная женщина оставляет частицу своей чистоты… или же вы падете… Да, дитя мое, вы падете, - повторил он и подчеркнул слова, видя, что г-жа Сюржер вздрогнула. - Сегодня вы говорите мне, что это невозможно… вы думаете это и вы правы. Это действительно невозможно сегодня, но уже возможнее чем вчера, завтра это будет еще возможнее чем сегодня, и наконец дойдет до того, что случится какой-нибудь пустяк, какой-нибудь незаметный толчок и вы падете.

Он уложил в симметричном порядке несколько карандашей и рейсфедеров на своем бюро, затем продолжал не без волнения в голосе:

- Вы падете и это будет большое несчастие, дорогая дочь моя. Вы сумели жить в миру, не теряя вашей чистоты, а это нечасто случается. Среди доверяющихся мне душ, ваша одна из тех, на мысли о которых я с удовольствием отдыхаю среди всего этого зла, которое я вижу или предвижу вокруг себя… Я говорю себе: - «Эта, по крайней мере, вполне безупречна» и я благодарю Бога. Вы остались совершенно чистой и в этом ваша большая заслуга, потому что ваш муж не был вам всегда верен прежде, а теперь, со времени его болезни, это просто обуза в вашем доме… Если я узнаю когда-нибудь, что вы уступили, как другие, то я приму это так, как если бы мне сказали о смерти вашей души.

Он с увлечением произносил эти ласковые, убеждающие фразы, действующие на женские нервы. Г-жа Сюржер плакала. Он взял ее руку.

- Я буду очень огорчен… Не думайте, что и вы будете счастливы. Вы будете, как в лихорадке, затуманивающей вам глаза; вы станете уверять себя, что это счастье, потому что вы побоитесь признаться самой себе в том, что ваше падение не оплачивается счастьем. Но вы испытаете страшные угрызения совести. Все падающие женщины, даже самые недалекие, испытывают их. Как бы они ни увлекались, как бы ни забывались, у них всегда бывают минуты, когда они сознаются самим себе, что поступили дурно. Ах, я видел и таких, которые резонерствовали, которые возмущались против этого голоса совести и говорили: - «Но, что же дурное сделала я, наконец?… Я свободна»; или же: «Мой муж меня обманывает, он равнодушен к моему поведению… Я люблю любящего меня человека, я верна ему… Что же тут дурного?» И рассудок их не опровергает этих доводов; только в глубине их совести какой-то глухой, но настойчивый голос твердит им: - «Это дурно, это дурно!…» Голос этот похож на тик-так часового маятника, который мы не замечаем среди дневного шума, но до того ясно слышим в тишине ночи, что он мешает нам спать…

Дело в том, что здесь, на земле, несмотря на все рассуждения, есть что-то дурное в любви, хотя она сама по себе есть цель жизни. Человечество смутно догадывается об этом, не умея себе объяснить этого. Только одна церковь разрешает этот вопрос, говоря: - «Это дурно, потому что это запрещено». И философы, как Паскаль, рассмотрев этот вопрос со всех сторон, останавливаются на доводах церкви. Вот, дорогая дочь моя, такого-то падения я и не хотел бы для вас.

Г-жа Сюржер прошептала:

- Хорошо… но что же делать? Скажите мне, отец мой, что я должна делать и я сделаю…

Она была искренна. Слова аббата о возможности падения, о потере чистоты душевной в любви испугали ее так, как будто она увидела целую пропасть грязи у своих ног.

- Надо удалить этого молодого человека.

Она побледнела; ее волнение было так сильно, что губы нервно сжались, не произнеся ни слова.

- Вы видите, что вы его уже любите! - грустно сказал аббат.

Она пролепетала, не дерзая взглянуть на священника:

- Но его невозможно удалить, отец мой! Это не от меня зависит. Я не имею на него никакого влияния. И потом, если б он даже и согласился, то какие же доводы представить моему мужу и г-ну Эскье, которые желают, чтоб он остался у нас?

- Уж, конечно, вы должны обратиться не к г-ну Эскье и не к вашему мужу… Вы скажете это самому молодому человеку… Вы ему прикажете… вы его попросите уехать.

- А если он не захочет?

- Он захочет, если вы поговорите с ним известным образом… Объясните ему, что вы твердо решились не отдаваться ему… разумеется, сделайте это без всякого кокетства; скажите ему, что ваша постоянная близость с ним доставит ему только бесполезные страдания и что ради его спокойствия, ради сохранения вашей доброй репутации вы просите его…

- Бедный! - прервала она дрогнувшим от слез голосом. - Что с ним будет, когда я стану просить его об этом?…