Осень

А что душу ранили? И не только учительнице. Ребята всё видят, всё знают, всё понимают. Если мы равнодушны и бессердечны, дано ли нам воспитывать большие чувства в учениках?

А старший инспектор? У этой другое оружие: улыбки и лесть.

Товарищ завгороно, открылись глаза? Идиллия кончилась? А жить надо. Работать надо. Думай, думай, Анна Георгиевна.

— Ольга Денисовна! Зачем вы тогда не пришли поделиться? Рассказали бы, что происходит? Заперлись в раковину, как улитка.

Ольга Денисовна, при появлении завгороно оскорбленно замкнувшаяся, сейчас внимательно на нее поглядела.

Моложава, привлекательна, взволнована. Она права: если бы тогда побороться? Быть бы увереннее.

— Таких, как вы, надо защищать, — как бы слыша ее мысли, говорила Анна Георгиевна. — Вы не умеете отстранять плечом. И толкаться локтями.

— Не умею, — презрительно покривила губы учительница.

«И счастливой не умеет быть», — подумала Анна Георгиевна, снова окидывая взглядом не располагающую к уюту, одинокую комнату. Только книги ее украшали. Грубо сколоченная, незастекленная полка сплошь занимала стену, маня пестрыми корешками книг. И крупное фото молодого человека с высокой шеей, чуть откинутой назад головой, ясным, открытым лицом.

— Муж, — сказала Ольга Денисовна, поймав ее вопрошающий взгляд. — Убит на войне.

«Могла бы быть счастливой, — подумала Анна Георгиевна. — Тридцать лет после войны, а все встречаешь жертвы».

— Подкралась старость. И окончателен приговор, — сказала учительница.

— Неправда! — бурно воспротивилась Анна Георгиевна. — Старость не приговор. Поглядите, осень. Вся горит, пылает, радует, празднует. А если и ненастье, небо в тучах — все равно хорошо, все времена года прекрасны, в каждом своя сила и прелесть, Ольга Денисовна! Вы нужный человек, очень нужный, — просила, требовала Анна Георгиевна. — Вы талантливая учительница, но не тем только вы нам нужны. Ваше благородство нужно нам. Иначе, — она снизила голос, будто от кого-то опасного говоря по секрету, — иначе эти практические с локтями человеки захватят наши позиции и поведут наших детей…

Возбужденная собственной фантазией, она рисовала поистине устрашающую картину будущности наших детей, если эти «человеки» безраздельно будут их вести к какому-то скучно-благополучному существованию, тихонькому, гладенькому, вместо поисков, риска, бурь и мечты.

— Вы согласитесь с этим, Ольга Денисовна?

Учительница молчала. Надо бы что-то сказать, а не говорилось, будто язык к нёбу присох.

Почему-то только теперь она заметила беспорядок в комнате и ужасно застыдилась. Взяла со стула брошенную кофтенку, сунула в платяной шкаф. На столе посуда, неубранная за несколько дней. Она взяла чашку. Анна Георгиевна живо принялась помогать ей собирать тарелки и чашки, приговаривая:

— У меня такой же характер. Когда решается что-то важное, перелом жизни наметился, тут на меня и нападает: мою, чищу, скребу. Это женское. Мужчина не станет.

— Да, — согласилась Ольга Денисовна. — Он, — кивнула на фото, ничего не смыслил в хозяйстве. Примется помогать, то опрокинет, то разобьет. А что было однажды, — не донеся до буфета тарелку, остановилась она. — Что было… Я беспартийная, но не думайте, в предрассудки не верю, а все-таки что-то есть. Тосковала я очень. И вот, как солнечный день, вся природа красуется, а я слышу, он, — она кивнула на фото, — грустно так мне говорит: у тебя солнце, а меня нет. Меня нет, говорит… Но это после, перебила она себя. — Я о другом. Я еще не знала тогда, что с ним на фронте. Утром проснулась, в окошко: тук-тук. Первый снег, все было светло, а в окошко: тук-тук. Синица на подоконник прилетела. Никогда не бывало, чтобы прилетала синица. И я сразу все поняла. В тот день или немного после принесли похоронку. Не похоронку, мы незарегистрированными жили, письмо принесли от товарища… Ах, для чего это я? И себе рану бережу, и вас печалю. Сколько посуды накопилось немытой, просто срам!

Они понесли посуду на кухню, где их встретила сгоравшая от любопытства соседка Нина Трифоновна, разрядившаяся для неожиданной гостьи в импортную кофточку и сапожки на платформе.

«Вроде посветлела наша Ольга Денисовна», — догадалась она, но допытываться не стала, а пригласила ее с гостьей чаевничать.

— Крепенького заварила, пожалуйте, счас Вовка придет, за тульскими пряниками побежал, он у меня сластоежка, да садитесь, он мигом примчит, оглянуться не успеем, слышь, по лестнице топает, милости просим, гости дорогие, садитесь.

Анна Георгиевна поставила посуду на стол, подошла к учительнице, обняла.

— Я рада, что мы встретились.

— И я рада, — ответила учительница.