Осеннее равноденствие. Час судьбы

— Ночью брат постучался ко мне. По глазам поняла — худо дело. Как уселся на кухне, слова не могла из него вытащить. Глядит куда-то в одну точку и все пишет, пишет на пустом столе. Только изредка шепнет: «Ты уже не та. Ты не та». Утром мы вызвали врача. Посоветовал отвезти…

Кристина собрала клочки с пола, положила на стол. Сидела, обессилев, погрузившись в раздумье, потом подняла глаза. Снова натолкнулась на взгляд женщины, который ни на миг, казалось, не сходил с нее.

— Вы меня презираете? — подавленно спросила Кристина. — Ненавидите меня?

Женщина вздрогнула.

— Неправда. Нет, нет! — всполошилась она. — За что я должна вас презирать? Почему? Паулюс мне много о вас говорил, и только хорошее. — Помедлив немножко, добавила: — Если хотите знать — я вам завидую.

Ах ты господи…

— Почему? Почему вы мне завидуете?

— Не знаю.

— Думаете, я счастлива?

— Не знаю. В вас что-то есть… было что-то, чего у другой…

Довольно долго обе молчали, пока сестра Паулюса снова не заговорила:

— Пройдут недели две, может, месяц, он вернется, начнет работать, печься о своих учениках. Он показывал вам свою картотеку? Нет? Вот она, — махнула она рукой на посылочные ящики, из которых торчали карточки. — Здесь как бы история каждого его бывшего ученика. Что бы ни узнал, что бы ни услышал, все записывает. Пришпиливает письма от них, фотографии, вырезки из газет. Этим он живет. Книгами и чужими жизнями. Вот почему прошу: оставьте его в покое. Не встречайтесь с ним, не надо. Эти встречи для него невыносимы. Пускай успокоится, пускай живет прошлым, тем временем, когда вы были… когда вы с ним… Эту вашу фотографию он повесил не для украшения.

Лишь выйдя на улицу, Кристина почувствовала, что держит в судорожно сжатой руке листочек. В тусклом свете развернула, разгладила и прочла: «…присядь на камень, отдохни, я тебе осенней земляники наберу…» Положила в сумку.

По низкому подмокшему небу угрожающе ползла черная шуга туч.

Перед домом Криста остановилась. Окна их комнат были так темны, что сердце сжалось. Только не домой! Не домой… Но куда деться?

И в коридоре было темно, она даже не оглянулась на дверь тети Гражвиле. Шла, выставив руки, высоко поднимая ноги. Постучалась костяшками пальцев. За дверью что-то зашуршало, зашелестело. Еще раз постучалась, сильнее, подергала ручку.

Дверь открыла Чеслова и тут же отпрянула. Кристину она не ждала, разумеется. Но почему так растерялась, словно увидела призрак? Почему в ее руке тяжелый утюг? Рука с утюгом, как с позорной уликой, спряталась за спину. На полу валялся провод с вилкой.

Кристина без приглашения перешагнула порог и машинально спросила:

— Бронюса, наверно, нет?

Чеслова попятилась, украдкой поставила утюг на тумбочку, заслонила его спиной. Только когда скрестила руки на груди, широко ухмыльнулась.

— Вот новость — Бронюс понадобился! А почему не тетя Гражвиле? Если хочешь знать, она в больницу убежала. Встретила ее. Надо или нет, все туда бегает. Просила тебе передать. Помирает кто-то.

В голове Кристины молнией вспыхнул тетин рассказ о тяжело больной женщине и тут же погас. На столе она увидела неразрезанный пирог, пустую бутылку, стаканчик с прозрачной жидкостью на донышке, и только теперь до нее дошло — Чеся пьяна. Одна пила? В одиночку?

— Почему так смотришь на меня, Криста? Или я не такая, как всегда? — Как девчонка, пальцами обеих рук взялась за подол платья, приподняла, высоко обнажив грузные бедра, повернулась на одной ноге, покачнулась. — Вот доля моя, долюшка… — Жутковато завыла, встряхнула головой и, перестав кривляться, спросила прямо: — Принесла?

— Чего?

— Динамит кончился.

— Чеся…

— Ой, ой, только не читай мне нотации. Во — сколько их уже наслушалась, наизусть слово в слово знаю. И святую из себя не изображай, Криста, чует мое сердце — ты сама-то ведь тоже в луже… Никак за Паулюсом бегаешь?

Кристина не выдержала ее пристального взгляда, отвернулась.

— Я ухожу, Чеся.

— Вот если принесешь… Почему все так запуталось, вкривь да вкось пошло? А, Криста?

— Не понимаю, о чем ты.

— Да обо всем. О себе. И о тебе тоже. Не нравится, что и тебя в тот же самый гоголь-моголь вбиваю?

Кристина прислонилась плечом к дверному косяку, нашарила пальцами ручку, но ее взгляд устремился к боковой стене, на которой висели фотографии из цикла «Закатов», от которых исходило ощущение пронзительной вечерней тоски. Глядела издали и вместо незнакомой девушки увидела свое изображение на белой стене комнаты Паулюса. Ах, Бронюс, зачем надо было так?.. Почему ты… почему?..

Наконец Чеслова придвинула стул, и Кристина, совсем обессилев, присела на краешек. Уселась и Чеся: ее руки были неспокойны, не находили себе места.

— Ты хочешь знать, где Бронюс? — выплеснула в рот капли из стаканчика, крутанула его по столу. — Сегодня в обед попросила бригадиршу, чтоб отпустила часика на два. Прибежала, пирог испекла, слоеный, точно по рецепту. Для кого его пекла? Думаешь, для себя? Полакомиться решила? Или к празднику? Может, мне хотелось, чтоб был праздник. А Бронюс с этой шлюхой на мотоцикле носится. Раскорячилась на сиденье, мерзавка. Фо-то-гра-фирует!