Осеннее равноденствие. Час судьбы

— Тогда они… — говоривший замолчал, перевел дух. — Тогда они отрубили мне пальцы на правой руке.

Человек поднял руку, взмахнул обрубком — Саулюсу показалось, что это сгусток крови.

— Я, художник Мигель Габес из несчастного Чили, картины пишу левой рукой. Левая рука ближе к сердцу, а сердце никто не заставит молчать.

Мигель Габес левой рукой повернул к людям обрамленный холст: мать, упавшая на колени перед мертвым сыном; темно-красный фон и мать в черном… Приподнял другую картину: колючая проволока, бараки концлагеря и страшные глаза ребенка, спрашивающие и ищущие правды детские глаза.

— Жестоко, — поежилась элегантная женщина, вцепившаяся в локоть бородача.

— Примитивно, — сказал кто-то вполголоса.

Посетители выставки, художники медленно расходились — спектакль кончился, больше ждать было нечего.

Мигель Габес откинул голову: повернутое в профиль, его лицо напомнило Саулюсу «Победителя» Микеланджело, гордого, пышущего силой и упорством.

— Я хочу, чтоб мои работы приняли на эту выставку, — говорил он. — Дирекция не согласна. Прошу поддержать меня.

Перед Мигелем Габесом стояло лишь несколько человек. Саулюс узнал старичка венгра, высокую блондинку немку из Гамбурга, широкоплечего румына с огромной копной волос…

— Беата, почему ты молчишь? — Саулюс крепко сжал руку Беаты. — Он же не милостыни просит. Ему надо помочь. Ты хозяйка.

Глаза, которыми Саулюс еще вчера восхищался, теплый взгляд которых он ловил, сразу стали холодными.

Беата отвернулась и, высокомерно вскинув голову, зацокала на каблучках в глубь зала.

— Мое желание законно… — говорил Мигель Габес.

Саулюс стиснул зубы: сверкающий взгляд черных глаз Габеса резанул словно бритвой…

…Девушка приникает к плечу парня, что-то шепчет на ухо. Он рывком берет ее руку, прижимает к своему лицу, к губам. «Я люблю тебя», — говорит, наверно. Девушка свободной рукой показывает на подъезд дома, озирается с опаской. «Давай побудем еще, не убегай, — просит парень, и светится его лицо, светятся даже его белокурые волосы. — Подожди…»

Саулюс отворачивается от окна, прижимает кулаки к вискам. «Во что вы верите, молодые люди? — хочет закричать он; да он и кричит, стиснув зубы и намертво сомкнув губы. — Вы верите в любовь?! Не будьте смешными. Неужто измены взрослых, которых вы знаете, ваших отцов и матерей вам ни о чем не говорят? Ах, вы еще не обожгли пальцев. Чтобы убедиться, что огонь жжет, необходимо до него дотронуться, да, да… И влюбиться необходимо, чтобы сказать — нет любви! Какая глупость! Верность, семейный очаг, уютное гнездышко… Ты моя, дорогая, а ты — мой, дорогой. Истосковалась, ждала… Тысячу раз глупость…»

Наверно, уже ушли, думает он и, словно подталкиваемый невидимой рукой, снова подходит к окну.

Девушка пятится медленно, боясь отвернуться. А может, просто хочет видеть только его одного, никого больше, только его. Парень, прислонившись спиной к фонарю, заломив одну руку за спину, держится за него; вот-вот не выдержит, бросится за ней. Девушка наконец-то исчезает в подъезде. Парень все еще смотрит, ждет — вдруг появится, вдруг выглянет опять…