Осеннее равноденствие. Час судьбы

Когда сошел снег и подсохли обочины дорог, Матильда, спозаранку покормив скотину, выбралась в Пренай. Она знала этот белый двухэтажный дом на углу широкой площади, обсаженной молодыми липками. Прошлась мимо него, как бы между прочим, издали одним глазком покосилась. Подлетел грузовик, остановился у ворот. Соскочили двое с винтовками, громко заговорили о чем-то. Открылись высокие ворота, машина въехала во двор, где лаял пес величиной с теленка. Перед домом, пахнущим хлебом, стояла длинная очередь. Люди устало переминались с ноги на ногу, молчали. Светило ясное утреннее солнце, зудели черные огромные мухи. В очереди заплакала девочка, и старик положил ей руку на голову. «Потерпи, не маленькая, — сказал. — Сейчас привезут хлеб».

— Пойду и спрошу, — Матильда смело повернула к открытой двери.

— Куда? — остановил ее часовой у лестницы на второй этаж. — К кому?

Матильда внимательно посмотрела на пожилого мужчину в высокой фуражке. Вроде видела где-то, может, тогда на дороге, когда она остановила сани и силой вырвала Юлию с девочками.

— Мне нужен самый главный.

— По какому делу?

— Я Матильда Йотаутене из Лепалотаса, и мне нужен самый главный, — твердо сказала она, и мужчина с винтовкой растерялся от ее пронизывающего взгляда.

— Наверху… Первая дверь слева…

Она была уже на втором этаже, когда услышала, что часовой матерится. Еще задержит, гад, подумала и рывком распахнула дверь слева. В большой комнате были двое: один, весь в орденах, сидел за столом, а другой стоял напротив. Человек резко встал за столом, заложил руки за спину.

— Чего врываешься, женщина, это тебе не деревенская изба. Подожди за дверью.

Матильда шагнула вперед.

— Я спросить хочу.

— Говорю, надо подождать за дверью. Сейчас я занят.

— Я только спрошу и ухожу, — Матильда как будто не поняла, что говорил ей человек в орденах. — Почему мой сын не возвращается, я хочу знать. Каролис Йотаута из деревни Лепалотас.

Человек сел и тут же опять вскочил, не спуская глаз с Матильды.

— Вы мать Каролиса Йотауты?

— Я Матильда Йотаутене, мать Каролиса.

— Это вы тогда моих людей разогнали?

— Кто им позволил женщину трогать, малых детей?.. За что?

— Хм… А мы врагов народа с корнями вырываем…

— Каролис — враг?! Я врагов не рожала. Я спрашиваю — почему он домой не идет?

— Его здесь нет, он далеко… Отсидит, сколько положено, и вернется.

Человек в орденах говорил, не спуская глаз с Матильды, и она на минутку растерялась, помолчала, но тут же, отдышавшись, сказала:

— Как вижу, мне еще раз придется ехать в Каунас к сыну Людвикасу.

Мать повернулась, шагнула к двери.

— Не утруждай себя, женщина… Твой сын Людвикас под стать Каролису. Он тоже задержан.

Матильда уцепилась за дверной косяк, покачала головой. Почему над ней так шутят? Или ей послышалось?

— Людвикас… в тюрьме?

— Временно. Борьба обостряется, женщина, и я сожалею, что твои сыновья попались на удочку врага. Мы никого не пощадим во имя…

Она шла домой, не видя света дня, ни слыша жаворонка, заливающегося над белеющей пашней. Перед глазами вставала вся жизнь — ее собственная с юных дней, Казимераса, так не вовремя оборвавшаяся, ее детей, которых вырастила с таким трудом. Неотступно сопровождали войны, хвори, беды. Почему так страшна дорога человека? Споткнувшись, вставать и опять идти, идти. Куда идти да чего искать с завязанными глазами? Надеяться на лучшие дни, верить в них, верить в будущее детей. Дети, дети мои… Каролис… Людвикас… И ты, Саулюс, — правый глаз карий, левый голубой. Что вас швыряет, бросает, что не дает вам всем собраться под старым кровом отчего дома? Когда же настанет тот день и вы все трое усядетесь за стол в горнице да, сбросив с плеч заботы, словно грязные башмаки оставив за дверьми, скажете: «Как славно вот так посидеть». Ох и далек же он, этот день, чует материнское сердце, ее детей тоже ждет каменистая голгофа. Сколько лет, сколько долгих-долгих лет придется вам добираться до дома у извилистой речки Швянтупе. Мать бегом пробежала бы эту дорогу, и ноги бы не устали, ведь нет в мире такого бремени, которое не под силу матери… А ее дети, ее сыновья? Что она скажет снохе Юлии, которая отпустила ее из дому, как волшебницу? Что скажет внучкам, когда те прильнут к ее коленям?

Сказала все, что слышала, и положила ладонь на сплетенные руки снохи:

— Будем ждать, Юлия. Ведь придет однажды.

Юлия сидела на краю кровати — застывшая, будто вытесанная из камня, даже ресницы у нее не дрогнули. Дышала тяжело, глубоко, приоткрытым ртом ловила воздух. Вдруг прижала ладони к лицу, откинула голову и жутко заскулила, потом расхохоталась как безумная.

— Юлия!

Она тряслась всем телом и хрипела.

— Этого ли я ждала!.. Ах, ах, ах!.. Думала ли… Знала… Ах, ах…

— Юлия!

— Никого нету… ничего не хочу… Ах, ах…

— Успокойся, Юлия! — мать силой оторвала руки снохи от лица, крепко сжала, встряхнула. — Успокойся. Ведь жив Каролис-то, вернется.

Юлия тупо глядела сухими остекленевшими глазами, потом повернулась всем телом к свекрови, посмотрела, словно увидела впервые.

— Это ты, мама!.. Из-за тебя!..

Матильду пронзил этот ледяной взгляд; по спине побежали мурашки.