Осеннее солнце

Шнырова пожала плечами. Она сидела, закутавшись в большую, не по размеру кожаную куртку. Лицо у нее… Больное. Она и так тощая, и острая, а сейчас… румянец. И на скулах кожа натянулась, когда в книжках пишут про  красавиц с чахоточным румянцем, всегда упоминают про натянутую кожу на скулах, так вот, у Шныровой была натянута кожа. И блестела. Да ладно, Шнырова весьма и весьма напоминала зомби. Зубы и те заострились. Наверное, она на самом деле заболела. Простудилась, или… Или еще чего там, мало ли. Не спала давно. Песни сочиняла.

Я улыбнулся. Представил, как Шнырова сидит возле окна, тренькает на гитаре и сочиняет песни. Про одноклассников. Про Медею. Про Дрондину, про меня. Песни эти исключительно бездарны. И этим хороши. Пожалуй, я бы послушал.

– Шнырица, а что ты тут вообще делаешь? – мстительно спросила Дрондина. – А, колокол… В колокол приходила звонить? А он не звонит, ай-ай-яй… А золотую рыбку ловить не пробовала?

Дрондина уселась на пень, сняла крышку с котелка, достала окуня. Надо было выкинуть эту уху, чего я ее потащил… Хотя ее Дрондина потащила.

Я собрался с духом. Надо разруливать это дело.

– Саша, я с тобой поговорить хотел.

Не знал, о чем с ней говорить, что тут скажешь…

– Саша, я хотел с тобой посоветоваться, у меня тут одна проблема…

У меня две проблемы. Уже давно у меня две проблемы.

– Да брось ее уговаривать, Графин! – Дрондина взялась за окуня. – Она же непробиваемая! Хуже дуба!

И эта туда же. Нашла время окуня жрать.

– В Москву! – мечтательно вздохнула Дрондина. – В Москву перееду! Схожу в Ай-Макс, схожу в Макдональдс, чикен макнагетс, биг тейсти и все дела…

Дрондина ела окуня.

– Вот тебе чикен макнагетс, – Дрондина показала Шныровой фигу. – Вот тебе пепси-лайт…

– Саша, послушай, у меня есть одна идея…

– Вот тебе золотая рыбка! – Дрондина швырнула Шныровой окуневый скелет с головой. – Лови!

Шнырова дышала в ладони.

– Так тебе и надо, – сказала Дрондина. – Это вам за все! За все, что вы нам всегда делали! Всегда нам вредили, вот вам и воздалось!

Шнырова поежилась, подняла рыбий скелет, разглядывала.

– Надо было давно вас из Лога выгнать, – продолжала Дрондина. – Достали…

Шнырова задохнулась, как астматик, и несколько секунд дышала,  набирая воздуха. Я думал, она скажет что-нибудь, но она словно подавилась воздухом, потерла горло.

– Вот лучше и молчи, – сказала Дрондина. – Мы от тебя ерунды наслышались на сто лет вперед!

Шнырова быстро скомкала скелет окуня и засунула в рот. Стала жевать.

– Перестань… – прошептала Дрондина.

Испуганно. Да я и сам испугался. Потому что… дико.

– Перестань! – крикнула Дрондина и топнула ногой. – Скажи ей, пусть она перестанет это!

– Саша! – попросил я. – Прекрати, пожалуйста…

Шнырова начала смеяться.

– Не надо, Саша!

Она смеялась, на губах кровь и рыбьи кости. Истерика. Истерики вот не хватало.

– Прекрати, дура! Прекрати!

Я взял Шнырову за плечи и хорошенько встряхнул. Бесполезно, Шнырова продолжала смеяться, кашляла костями.

Тогда я размахнулся и…

Я хотел по щеке ее хлопнуть. Чтобы в себя пришла. Как в кино. Но не смог. Просто звонко хлопнул в ладоши у нее перед лицом.

Шнырова вздрогнула. Словно током ее ударило.

Дрондина шагнула назад, опрокинула котелок с ухой, окуни вывалились на мох и пялились пустыми белыми глазами.

– Правильно! – крикнула Дрондина. – Врежь ей!

– Давай, Васькин, бей! – крикнула Шнырова. – Не стесняйся! Ты же тут хозяин! Бей!

– Саша, успокойся…

А я устал. Устал их всех успокаивать. Как они меня…

– Бей, Васькин! Давай! По морде!

Шнырова чуть наклонилась, подставляя лицо.

– Ну, чего ты?! Не стесняйся! Лупи! Тебе понравится!

Голос у ней сделался чужой, заискивающий, такой Шныровой я никогда не слышал.

– Гадина! – крикнула Дрондина. – В психушку собирайся!

Затошнило, сильно, очень сильно.

– Ну что ты, Васькин! Не бойся! Бей!

Я отскочил. Заорать захотелось.

– Перестань, – попросил я.

Взбесились…

– Ну не бойся, ничего страшного, влупи разочек…

На голове зашевелились волосы. Это… Страшнее не помню ничего, страшно.

Дрондина. Она стояла чуть в стороне. Она ухмылялась.

– Так и надо… – говорила Шнырова. – Бить. Как скотину… Все же так делают, ты тоже давай, чего ты…

Дрондина достала из кармана бумажку, развернула ее с торжественностью, расправила и прочитала громко и отчетливо, как на уроке литературы:

– Люди холопского званья – сущие псы иногда. Чем тяжелей наказанье, тем им милей господа. Николай Алексеевич Не-екрасов.

Я побежал.

АВГУСТ

Подснежник Васькина

Дрондина воткнула лопату в землю.

– Левее встань. А то дуб не входит.

Я сместился левее. Дрондина привинтила к черенку лопаты гибкий штатив, на него приладила телефон.

– Мотор, – сказал я.

– Запись, – сказала Дрондина.

Я улыбнулся.

– За моей спиной, – указал рукой я. – Пушкинский дуб. Дуб, посаженный самим Александром Сергеевичем! Конечно, это не тот самый дуб, что был описан в знаменитом стихотворении, но это один из сотен дубов, посаженных Пушкиным в России.

Я поднял желудь, поместил его в баночку. Вытянул на ладони.