Осеннее солнце

Развернувшись, я направился обратно. Шагал быстро и запнулся за ржавую гусеницу, торчащую из земли. Свалился, стукнулся лбом о кочку, увидел птичку, ту самую. Теперь она не бегала и не орала, размахивая крыльями, теперь она только смотрела круглым черным глазом. Не мигала.

Она страшно смотрела, я испугался и двинул прочь, и казалось, что птичка эта смотрит и смотрит, потихоньку шагает и смотрит…

Я вышел к ручью, не вышел, а словно вывалился, вот поле, вот вдруг ручей, тот самый, к которому отправился с утра. Ручей оказался быстр и студен, холод поднимался от воды, я быстро замерз, но не очень на это внимание обратил – я абсолютно точно знал, что все ручьи должны стекать в реку, поэтому  успокоился – пройду вдоль берега до Сунжи, потом поднимусь до моста, и все.  Помыл лицо и ноги и пошагал вдоль ручья, пробираясь через траву.

Метров через триста ручей обмелел и словно спрятался  в землю, растворился в невысоком осоте. Канава сравнялась с полем. А звук трактора слышался совсем уж близко, метров триста и чуть вбок, я не выдержал и побежал на звук. Я пытался догнать трактор, но это не получалось, глупо бегать за трактором, трактор шустрый, не догонишь…

Я выбежал к прогалине в ячмене.

Солнце косило сверху. Полянка была круглая, в центре деревцо, невысокое, похожее на карликовую рябину, а может, и рябина, ягоды красные и долгие, и птичка смотрела и смотрела сквозь ячмень.

Я устал и уснул на земле.

А проснулся уже дома, на следующий день.

Оказалось, что я проспал вечер, ночь и полдня в придачу. Нашел меня фермер Балакин. Он приметил эту полянку, и эту рябинку, и когда пахал в своих ячменях, любил остановиться здесь и съесть бутерброд. И нашел.

Бабушка меня после этого не очень любила, как я помню. Считала подменышем. Ставила у окна на утреннем, белом свете, велела глядеть вверх, сама же подолгу рассматривала мои глаза, а потом прищелкивала языком и отряхивала руки. Не нравились ей мои глаза, что-то она в них видела постороннее. Отец от этого сильно сердился. Какой подменыш, вот посмотри, вот родинка над локтем, вот шрам на ноге, вот ухо, но бабушка настаивала – подменыш и все. Потеряли ребенка, утащили его луговики и полуденницы, замотали, а вам, дуракам, этого кукушонка подсунули, посмотри в глаза его, посмотри.

Папа ругался, а мама, вздыхала и гладила меня по голове.

Бабушка меня никогда к себе не брала, никогда не присылала на день рождения подарков, и сама приезжала редко, отец сам к ней обычно ездил. Два года назад бабушка умерла, и мы поехали ее хоронить в Макарьев, и я помню, как смотрели все родственники, точно я был больным, заразным и чужим.

С родственниками мы потом никак не общались, а дом в Макарьеве продали, и в сам город не возвращались.

Самое смешное, я постепенно действительно стал забывать все, что было со мной до этой истории, точно я на самом деле потерялся в полях, а вышел из них другой.

Сейчас фермерские поля заглохли ольхой и мелкой березой, заросли впритык, дико и густо, получился не лес, а хилые, малопроходимые дебри, хотя под самым холмом сохранились луга и упрямые пожни, которые не никак не зарастали. Думаю, потому, что ветер обычно был со стороны холма, и семена не вползали вверх. Ольха дрянная, и береза тоже, тощие, похожие на прутья деревца с жесткой шершавой листвой, которая не годится на веники.

В шесть часов было еще темно, и только ближе к семи начался рассвет. Но я проснулся раньше. От яблок. Ночью по железу брякнуло, затем еще, бумк. Я сначала думал, что снова звездный град, август ведь. Но потом понял – не град, град звонкий, как хрустальный горох, а тут глухо, как если набить старый носок песком. Яблоки.

Я провалялся еще час, потом все-таки поднялся, выпил чаю с малиной и отправился за Дрондиной. Надо проверить донки, мыши, наверное, окончательно поспели.

Дом Дрондиных был закрыт. На дверях старый ржавый замок, сами двери подпирались на всякий случай рогатиной из ствола яблони. На окнах большие квадратные лоскуты, вырезанные из баннеров, и теперь из левого окна на улицу Волкова смотрел утюг, из правого окна таращился футболист, а по центру улыбался персиковый йогурт

Дом был закрыт и пуст, опустел. Дом без хозяев заметно отличается. Он звучит, как барабан, наличники тянутся книзу, хозяев нет всего ничего, а крыльцо просело, и водяные желобы рассохлись и развелись, и сарай покосился, и дверь закусило, солнечные лучи гаснут в пыльных стеклах.

На скамейке осталась чайная кружка и рядом половина конфеты с желейной начинкой, Дрондина особо любила именно с желейной дынной. Она дыню любила, однажды вырастила размером с кулак, жаль несладкую, по вкусу как огурец.