Осенняя рапсодия

Она судорожно завертела головой, пытаясь отвязаться от наваждения, и даже в небо пару раз посмотрела, будто голос мог прилететь оттуда. И вдруг увидела. Точно он, Илья. Стоит у кромки дороги, пережидая поток машин и готовясь к пробегу через опасную дорожную полосу. В этом месте и переходов никаких нет, и машины мчатся на воле, не боясь таких вот случайных прохожих-перебежчиков. Сердце тут же дернулось то ли тревогой, то ли мгновенной радостью, и неожиданно для себя она что есть силы ломанулась к чугунному бульварному ограждению, утопая каблуками в мягком, раскисшем от вчерашнего дождя газоне. Напролом, не пытаясь отвести от лица низких липовых веток. Пакет больно бил по коленкам, и она поволокла его за собой и встала наконец у толстого витого ограждения, быстро прикидывая, как бы перемахнуть через него половчее. Ни одной порядочной мысли в голове не было, одна сплошная лихорадка, и сбоку этой лихорадки досада – как перелезть-то? На каблуках, в юбке, в длинном плаще?

Илья уже бежал к ней навстречу через дорогу, уловив-таки короткий промежуток в дорожном движении, опершись руками о пыльный чугун ограждения, ловко его перемахнул, встал рядом с ней, замер, тяжело дыша. Потом выхватил пакет из рук, взял твердо под локоть:

– Пойдем…

– Слушай, а как ты здесь очутился? Просто мимо шел, да? И меня увидел? Случайно, да? – выбираясь вслед за ним на аллею и отряхивая полы плаща от пыли, торопливо спросила она, глупо хихикнула и тут же заговорила сердито и торопливо, пытаясь спрятать неловкую радость: – Совсем с ума сошел! Илья! А если б ты под машину попал? Это же опасно!

– Нет, я не мимо шел. Я за тобой шел. С самой автобусной остановки.

– Зачем? – снова невпопад спросила Марина.

– Да я и сам не знаю зачем, – грустно пожал плечами парень, – если бы мне кто-нибудь смог ответить вразумительно на этот вопрос, я был бы ему очень благодарен… Я часто за тобой вот так хожу. И не делай скорбного лица, пожалуйста! Не надо. Лучше расскажи, как живешь.

– Да живу… – грустно улыбнувшись, вздернула плечи Марина. – Вот, до осени дожила. Потом будет зима. Потом весна. И так далее. Жизнь, в общем. А ты как живешь?

– Да никак. Вот, хожу иногда за тобой. Смотрю издали.

– Хм… А ты знаешь, между прочим, это нечестно! Подсматривать за человеком издали – это нечестно!

– Почему?

– А откуда я знаю, как в этот момент выгляжу? Может, у меня лицо злое? Или вот как сейчас – тащу тяжеленный пакет, ногу подвернула… Кто я со стороны? Хромая тетка с котомками?

– Ну да. Хромая. С котомками. Если тебе так нравится, можешь себя и теткой назвать. Какая разница? Главное, я тебя вижу. Мне достаточно.

– Илья… Ну что ты говоришь… – протянула она с досадой, сознавая, что досада эта звучит радостной и где-то чересчур лицемерной кокетливостью. – Прекрати, пожалуйста. Зачем тебе все это нужно? Глупо, ей-богу.

– Марин… Ну признайся – ведь ты рада меня видеть, правда? Если честно – рада?

Она остановилась как вкопанная, заморгала, будто уличили ее сейчас в большой лжи. Надо бы рассердиться на такое наглое заявление, да сил не было. Наверное, следует как-то по-другому выходить из положения. Более элегантно, что ли.

– Конечно рада, Илья… Отчего же мне огорчаться? Я рада, конечно же рада…

Ей даже удалось улыбку на лице устроить соответствующую. Теплую, снисходительную, материнскую. И взглянуть так же, как добрые матушки глядят на неожиданно появившихся на пороге сыновей. С искренней и открытой теплотою.

– Ну-ну. Ладно, будем считать, что ты женскую вежливость уже продемонстрировала. Ты же понимаешь, Марин, о чем я спрашиваю!

– Нет, Илья. Не понимаю и понимать не хочу. И вообще, давай не будем затевать этих разговоров. К чему?

– К тому. Я же вижу, с каким ты лицом ходишь…

– И с каким?

– С покаянным, вот с каким! И глаза у тебя грустные, будто и впрямь виновата в чем. Ты, Марин, слишком легко поддалась искушению – вернуть свою благополучную жизнь… А теперь тебе плохо. Ведь правда – плохо? Искушение – вообще вещь опасная. Тем более если за него любовью платят.

– Какой любовью?

– Нашей. Моей и твоей.

– Ну знаешь… С чего ты взял, что я тебя любила? Тоже мне напридумывал… – возмущенно вскинулась она и даже всплеснула руками для пущей убедительности, и языком цокнула, и покачала головой, сама в этот момент веря в искренность сказанного. – Да не любила я тебя совсем! Честно признаюсь, не любила. Ты уж прости меня, но я тебя просто использовала… Анальгином, понимаешь?

– Кем?

– Не кем, а чем. Анальгином. Это таблетка такая. Чтобы боли не ощущать.

– И что? Получилось?

– Ну да. Получилось, конечно. Ты меня очень отвлек тогда, в тот момент, самый по-женски страдательный. Ну что, сволочь я, да?

– Нет. Никакая ты не сволочь. Ты врушка. Самая обыкновенная нахальная врушка…