Осенняя женщина

Прибой у берегов его островка вел себя мирно, почти бережно — какой смысл бесноваться у такого крохотного клочка суши? Надобно же и Океану где-то передохнуть. А солнце, запущенное на востоке, со свистом проносилось над островком, не вникая в эту убогую жизнь. И удостаивалось за свое равнодушие отдельной вечерней благодарности. И ухалось в воду за ровным, линеечным горизонтом.

По вечерам, натрескавшись натуральных продуктов, обратив благодарность к солнцу, и справив нужды, он садился в любимое (поскольку единственное) кресло-качалку. Обратившись лицом к натуральному закату, он сдвигал шляпу на лоб так, чтобы поля ее упирались в черенок ароматно дымящейся трубочки. И начинал размышлять. Вот над чем. Так уж случилось, что во все времена солнце воспринималось… как солнце (кроме шуток!). И отличие одной теории от другой заключалось лишь в стремлении гонять светило вокруг Земли или наоборот. А между тем, можно было бы подумать (он же подумал!), что солнце — это дыра в нашем холодном синюшном мире. А уж сквозь дыру и виден тот мир, вечно золотой от тепла и благодати. И мысль эта грела его больше, нежели диск, уходящий за море.

— Папаша, — вдруг окликнули его. — Папаша!

Голос звучал молодо и дерзко. И Папаша (черт с ним, Папаша, так Папаша!) открыл глаза и передвинул шляпу. Указательным пальцем правой руки на затылок, против движения солнца. И увидел одного из этих (чтоб им!) молодых и шустрых, которые как раз и подталкивали, суетясь и надсаживаясь, прошлое в будущее. Хотя ни первое, ни второе в таких услугах не нуждались.

— Папаша! — сказал он, наполнив окружающее пространство и время тоской и тихим горестным безумием. — В то время, как…

— Я давно не читал газет, — сказал Папаша. — И отвык от подобных оборотов. Ты ближе к делу.

— Да вы что! — жестко сказал Юнец. — Сидите тут, а все…

Папаша сунул ему под нос банку с остатками ужина.

— Попробуй, потом дорасскажешь. Нам некуда торопиться.

Юнец, не глядя, хватанул кусок из банки, пожевал, пытаясь что-то говорить. И судорожно проглотил, очевидно, не ощутив вкуса (!).

— Именно об этом! Мы и хотим, чтобы у всех было такое… Чтобы у всех! Всегда! Чтобы вкусно!

Папаша заглянул в банку.

— Кто это мы и кто это все?

— Вы, я…

— Вот давай пока и ограничимся. Давай попробуем себя прокормить.

— Да вы что! В то время, как…

— Стоп. Ты вообще-то как сюда попал? (В смысле, на кой черт?).

И тут взгляд Юнца несколько прояснился. И Юнец даже вроде бы начал что-то понимать, присев сначала на корточки, а потом и задницей на песок. Песок был влажный. Но Юнец ничего не чувствовал, так и сидел. А пятно на штанах, должно быть расплывалось. Но ему было не до того. Уставившись вниз, он пальцем медленно вел борозду в песке. Сидел, уткнувшись башкой между коленей и вел, вел борозду. А та наполнялась водой. А потом он почувствовал-таки сырость. И вскочил, отряхивая мокрый, тощий зад, облепленный песком.

— Что ж, коли так, — сказал он. — Коли так, что ж…

И уперся взглядом прямо в горизонт. Долго стоял молча, смотрел. Папаша за это время выкурил трубочку, сидя в любимом кресле. Затем выбил из нее пепел в горку такого же пепла, справа от кресла.

— Высматриваешь-то чего?

— Должен же кто-нибудь появиться?

— С этой стороны — никого. Мировой Океан, — подняв большой палец, сказал Папаша.

Тогда Юнец молча удалился на противоположный край острова — лицом к восходу. Так они и сидели, спиной друг к другу. А горизонт был ровен и пуст со всех сторон. И Папаша еще подумал тогда: «Не угомонится он. Нет, не угомонится».

— В сущности, — веско сказал Папаша после одного из обедов (у него, понятно, давно не было случая выговориться). - в сущности, жизнь, это ни что иное, как бегство от страха. История человечества (у меня было время подумать о нем) — постоянный панический забег без финиша. Только у каждого времени свои страхи. Чума, варвары, атомная бомба… Список можно продолжить. Продолжить? Болезни, одиночество, смерть…

— Происхождение острова — вулканическое, — сказал Юнец, напряженно о чем-то размышлявший.

«Он не угомонится, — огорченно подумал Папаша. — Нет, не угомонится».

— Ерунда, слушай дальше. Ведь если взять одного человека (в этом смысле у меня богатый опыт), то он, собственно, тем только и занят, что готовится к одиночеству, тому одиночеству, вечному… Из меня бы вышел проповедник, а?

— А значит — пемза, — сказал Юнец и поглядел под ноги, и даже топнул ногой, словно жеребец застоявшийся! — Пемза… Но ведь пемза плавает?!

— Башка, — одобрил Папаша. — Ты — башка. Да только ведь и г… плавает (прямо так и сказал). Однако ж мы — тут!

Сплюнул от досады, надвинул шляпу на глаза и задремал протестующе.

— А еще банки, — сказал Юнец вполголоса. — Много банок из-под консервов. Как поплавки. Сделать плот, а?

Потом нарвал травки, соорудил себе ложе, лег, запрокинув руки за голову и, наблюдая рассеянно за курсирующим светилом, забормотал, обращаясь непосредственно к мирозданию:

— Конечно, мы несколько поторопились, не без этого. Не стоило так уж наваливаться… Вот и не выдержало, — он даже усмехнулся. Шуму было… словно я родился!