Осенние дали

«Бери расчет и возвращайся. Авось диплом не отнимут. Говорят, в «Заозерном» ветврач нужен, от нас недалеко, двадцать шесть километров, можно ездить на мотоцикле. Не тяни, дорогой Антошенька, мне так тебя недостает».

Хорошенькое дело: бери расчет и возвращайся! Направление-то министерство дало. Как он людям в глаза посмотрит? За стеклами очков не спрячешься. И все-таки придется подчиниться Елизавете. По Катеньке соскучился, надоела сухомятка, беспорядок в комнате.

Зарядили дожди. Были они еще по-летнему внезапные, теплые, с обморочными голубыми молниями, затяжными перекатами грома. В совхозе скосили отаву, и директор боялся, что сено пропадет. Поэтому, когда выдался солнечный день, всех сотрудников, практикантов поставили сгребать и копнить сено. Работали, как всегда бывает в деревне, не считаясь со временем.

К вечеру тихо, грузно начала заходить огромная иссиня-лиловая туча. Антон Петрович и Глика копнили на дальнем лужке; им старались не мешать, оставили вдвоем. Они видели, как к низкому незавершенному стогу подошел пустой грузовик, как бригадир показывал пальцем на распухшее кровавое солнце, на разваленное для просушки сено: видимо, торопил людей скорее докопнить, поспеть на машину. Почему-то ни Глика, ни Антон Петрович не бросили грабли, вилы, поспешно метали стожок, словно не понимая, что могут остаться в поле одни. Глаза им заливал пот, оба старались не смотреть друг на друга.

По звуку мотора, тарахтению кузова они догадались, что копнильщики уехали, забыли о них; до центральной усадьбы тут считалось четыре километра.

— Ой, как же мы? — тихонько, с деланным испугом воскликнула Глика. К Антону Петровичу она стояла спиной.

— Дометаем стожок и пойдем пешком, — ответил он не сразу и голосом, который показался ей незнакомым.

Оба молча продолжали сгребать сено, метать. Так их и накрыл набежавший крупный дождь.

— Придется переждать. Лезем в сено.

Он вырыл в стожке глубокую лунку. Девушка стояла под сильным косым дождем бледная и молчала. Антон Петрович схватил ее за руку, потянул и почувствовал, что она дрожит.

Туча лишь краем захватила лужок. Грузно ворочаясь, выбрасывая молнии, она повернула на второе отделение совхоза. Ветер был сильнее, чем дождь, даже дорога не успела раскиснуть. Через полчаса уже можно было идти в центральную усадьбу, но в общежитие Антон Петрович и Глика вернулись только на рассвете и еще долго стояли и обнимались на задах коровника.

— Почему ты перестала выходить к костру? — спросил Антон Петрович.

— Я боялась, — сказала она, пряча лицо у него на груди. — Я знала, что так может случиться.

— Жалеешь?

Глика не ответила.

В конце сентября практиканты разъехались по домам. Со скандалом добился расчета и Антон Петрович. Глике он дал старый адрес районной ветлечебницы; ей нужно было писать в Смоленск на почтамт, до востребования.

Дома Антона Петровича встретила соскучившаяся жена, и он еще раз убедился, какая она красивая, разумная. На столе распушился букет белых астр, зеленым стеклом блестела бутылка вина: приезд его был праздником. И он почувствовал любовь, влечение к жене. Что это такое? Сластолюбец он? Или… подлец? Но и когда чокался с женой рюмками, улыбался, глядя в глаза, его не покидал образ застенчивой скуластой девушки с гибкой талией. «Ты там не загулял?» — смеясь, спросила Елизавета в первую же ночь, когда они легли спать. «Вот придумаешь», — буркнул он в темноте и подсунул ей под голову руку.

«Главное сейчас работа», — на другой день решил Антон Петрович, этим как бы отметая все то, что случилось на практике.

В совхозе «Заозерный» действительно имелось место младшего ветврача, и, оформляясь туда, Антон Петрович в душе благодарил жену: «Умеет устроиться. Что значит практическая жилка. Да и авторитет в райисполкоме». Она же заняла денег на мотоцикл с коляской. Исполнилась давняя мечта: и служебное положение стало солиднее, и в шкафу появился новый костюм, а на окнах тюлевые гардины. Но почему-то ощущения полноты жизни не было. Антон Петрович считал, что сильно утомляется: дорога дальняя, поголовье скота в совхозе огромное. Не прошло месяца, как Елизавета заметила в нем перемену.

— Ты какой-то дерганый стал.

Теперь всякая ссора, даже размолвка с женой заставляла болезненно вспоминать о тоненькой, радостно-покорной девушке в далеком Смоленске, зато Антон Петрович больше стал баловать дочку. Она, конечно, ничего не подозревала об изменившемся отношении отца, о назревавшем разладе между родителями. Из детсада прибегала возбужденная, раскрасневшаяся, весело тараторила, передавая накопившиеся знания:

— Мам, ты думаешь, Земля стоит? Да? Она бегает вокруг Солнца.

Ластилась к отцу, прислушивалась, о чем говорят дома, совсем как взрослая давала советы:

— Клопы в койку влезли? А ты знаешь им чего, пап? Отруби топором голову, чтобы знали.

Или начинала рассуждать:

— О, у нас сад… семь деревья. Все яблоки.