Осенние дали

— Очень. А вон еще, еще. О, да тут их много, идите есть.

Он подошел, но вокруг зарослей ежевики, почти скрывая ее, темно зеленела высокая густая крапива. Чтобы дотянуться до ягодника, Ира встала на цыпочки и, потеряв равновесие, вскрикнула; она бы упала, не подхвати ее профессор. Девушка боком полулежала у него на руках, профессор почувствовал всю сладкую тяжесть молодого тела и вдруг крепко сжал его, обнимая. Ира глубоко задышала и откинула голову, словно подставляя свои красные полураскрытые губы; глаза девушки вспыхнули каким-то притягивающим светом, она медленно опустила ресницы.

Кровь застучала в висках профессора, он низко наклонился над Ирой… и не поцеловал. «Какая, однако, она темпераментная», — подумал Казанцев, ставя девушку на землю. Он обрадовался, что нашел в ней антипатичную для себя черту.

Ира неловким движением выпрямилась; ее щеки, уши, даже шея пылали.

— Ох, я, кажется, чуть не упала в крапиву.

Она коротко и принужденно засмеялась, повернулась спиной к профессору, обеими руками поправляя косы, собранные под косынкой. И по ее спине, по движениям рук было видно, как ей мучительно неловко и как она зла то ли на себя, что оступилась, то ли на Казанцева.

— О, куда мы зашли-и! Идемте, нас ищут.

И, не оглядываясь, быстро пошла по дорожке из оврага, казалось, забыв про крапиву и колючки, уже не пожимаясь грациозно.

От реки действительно аукали все чаще. «Спасибо-то она мне не сказала», — отметил профессор, идя следом. Алексей Перелыгин встретил их ревнивым взглядом и настойчиво спросил Иру, где они были так долго, почему не позвали его. Отдыхающие уже сидели в баркасах, готовые отплыть обратно: скоро должен был ударить гонг к обеду. Казанцев молча прошел на весла, левая рука у него была полна ежевики, которую он так и не передал Ире. Казанцев тихонько выбросил ее за борт и вдруг с поразительной отчетливостью понял, что все его упорные поиски в Ире недостатков — просто жалкая борьба за свою холостяцкую свободу и самостоятельность.

III

Отношения между профессором и Ирой Стрельниковой сложились странные: они почти не разговаривали, боялись оставаться вдвоем, но то и дело сталкивались, точно искали друг друга. Казанцев избегал решительного шага, ожидая все новых и новых подтверждений любви со стороны Иры. Девушка сделалась нервной, и взгляд ее часто принимал отсутствующее выражение, как у человека, занятого навязчивой мыслью.

Вечером после ужина Казанцев отдыхал на террасе в шезлонге с забытой книгой на коленях. В тополях у солярия гомозились засыпавшие грачи. Из открытого окна бильярдной слышалось твердое щелканье шаров, оттуда падал свет, ломаясь на сетке волейбольной площадки, на мелколистной прядке серебряностволой березы, на клумбе с цветами, В гостиной завели патефон, баритон запел старинный романс:

Расстались гордо мы,
Ни словом, ни слезою
Я грусти признака
Тебе не подала.

На террасу вышла Манечка Езова, пухлая и томная, точно после сна. Обмахиваясь веером, она капризно сказала:

— И что вы все сидите, мужчины? Майор никак не оторвется от своего покера, вы уткнулись в книжку. Кто же будет ухаживать за женщинами? Профессор, надо больше движений, пойдемте прогуляемся, такой чудный вечер. Ей-право, живем в доме отдыха и ни разу не сходим прогуляться.

Казанцев встал и поклонился.

— Я к вашим услугам. Вдвоем?

— Нет. Вон еще они.

Она указала на Иру и Алексея, подымавшихся на террасу.

На дворе за ними увязался пастух Зворыкин. Они вышли через задние ворота в деревню. Стоял полный месяц, и бревенчатые двухэтажные избы резкими силуэтами вырезались на ясном, в серебристых облачках небе. В траве звенели сверчки, точно исполняли какую-то лунную сонату. За околицей потянулась жердевая изгородь, а за нею вниз к Волге уходил огромный семикилометровый совхозный сад.

— Давайте яблок наберем? — предложил Алексей. — Сторож небось у кумы самогонку глушит.

— Давайте, — сказала Ира и выжидательно глянула на Казанцева. К нему она не обращалась, но все время как бы надеялась, что он сам к ней обратится. Яблок в саду было так много, что их не успевали подбирать и они гнили на земле: воздух пропитался анисом, шафраном, ранетом. Отдыхающие иногда приходили в сад и набирали полные наволочки падалицы: это считалось не воровством, а своеобразным спортом.

— А может, вы сами сходите? — сказал Казанцев, любезно улыбаясь. — Мне, признаться, не хочется яблок. Отяжелел.

— Ах, профессор, какой вы не кавалер, — жеманно протянула Манечка. — Вам все только книжки… ископаемости! Вы так и жизнь прозеваете. Женщины любят, чтобы для них совершали подвиги, жертвовали. Профессор, будьте хоть немного безумны.

— Обязательно, только не сегодня. Считайте меня должником.