Осенние дожди

— Вот так, орлы,— подытожил Луки — Утрите слезы.— И покачал головой.— Разделала ты нас под орех, Анюта.— Он грузно поднялся.— А Маркел, язви его в душу, гляжу, не дремлет.

Уже от двери он снова обернулся к девушке.

— В чем-то ты, конечно, права. Но это все надо обдумать. Я вот поостыну, сам тебя отыщу.— Он улыбнулся с неожиданным добродушием.— А вообще, ты молодец! Правильно, так нам, чертям, и надо!

Он ушел. Борис вдруг спохватился, что у него тоже дела, и почти насильно потащил Серегу.

— Пойдем, пойдем, нечего тебе киснуть. По новейшей теории все беды от сидячего образа жизни происходят.

Алексей и Анюта остались вдвоем.

— Алеша...— помедлив, произнесла девушка, — Я больше так не могу, Алеша, не вынесу. Девчонки ночью спят, а я плачу... Так с ума можно сойти!

— Ты о чем? — с деланным безразличием спросил Алексей, не глядя в ее сторону.

— Знаешь о чем. Давно все знаешь...

Он без надобности отстегнул с руки часы, без надобности снял с них верхнюю крышку. Все это он делал сосредоточенно, будто вокруг него никого и ничего. Все так же бесстрастно сказал, точно выдавил из себя:

— А моя-то вина тут какая?

Анюта посмотрела на него непонимающе.

— Да если б ты был виноват, неужели я пришла бы сюда? Ты плохо меня знаешь, я ведь гордая. Мне через ваш порог — все равно как через костер...

Алексей поморщился.

— Зачем такие слова? Если я не виноват, и ты это понимаешь...

— Я об одном прошу: не будь таким жестоким. Я от тебя отвыкну... постепенно. Приучу себя к мысли, что мне уже не на что надеяться,— сказала Анюта.

— Да-а... Ошарашила ты меня! — бессознательно подражая Лукину, Алексей начал крупно шагать по бараку из угла в угол, поеживаясь, будто ему холодно. Он даже руки засунул в карманы — плотно, точно как бригадир.

— Ну вот что. Не осуждай меня, Анюта. Только ведь и ты пойми: не могу я с тобой, как с другими девчонками — просто так, от скуки. А в любовь я не верю! Не верю, понимаешь ты это?

Анюта прислонилась к стене, закрыла глаза:

— Не смей так говорить, не смей. Глупый ты еще. Значит, не пришло к тебе еще... А у меня сейчас вся радость оттого, что мучаюсь около тебя.

— Э...— Алексей сделал безнадежный жест.— Совсем запуталась, мука — радость. Радость — мука. И он отрывисто рассмеялся.

— Вот ты мне прикажи,— исступленным полушепотом продолжала Анюта, и в выражении ее побледневшего лица было что-то почти фанатичное.— «...Иди, Анюта, босиком по снегу!» Пойду! «Прыгни, Анюта, в огонь!» Прыгну! — Задыхаясь, она погладила пальцем горло.— Да я бы ни минуты, понимаешь, ни одной минуты не стала жить, если бы знала, что тебя нет. Слепой ты, не видишь ничего! Маркел говорит...

— Опять Маркел!

— ...Говорит: ты, Анна, не осуждай Алексея. Обожженный он. Изнутри обожженный. Заживет ожог — опять человеком станет.

— Какой еще... ожог? Что плетешь?

— Он говорит, у тебя душа обожженная. И ее может исцелить одно из двух: или очень-очень большая любовь, или такая же большая ненависть.

— Это кого же мне, интересно, ненавидеть? Тебя, что

ли?

— Зачем меня? Романа Ковалева!

— Кого-кого?

— Романа.

— Привет! А он-то при чем?

— Я думала, догадываешься. Маркел говорит: фамилия-то у вас одна не по случайности.

— Не понимаю.

— Захар Богачев ему вроде рассказал. Помнишь, который утонул? А Захару вроде Роман открылся. Что бросил он после войны жену с ребенком. Твою маму Лизой звали?

— Н-ну, Лизой. И что?

— И его жену будто тоже так...

— Постой, постой,— Алексей посмотрел по сторонам, словно искал чьей-нибудь поддержки.— Да не-ет, глупости!

Бывает так: одна какая-нибудь фраза, одна деталь, подробность вдруг возьмет и соединит в цепь разрозненные факты, которым мы прежде просто не придавали никакого значения. Так случилось и с Алексеем: он внимательно смотрел на Анюту и не видел ее. Говорил сам себе:

— С другой стороны, деревня на железе... В Германии служил... Да что я-то? Мало ли кто служил. А почему, собственно, не может быть? То-то он все выпытывал, что я да кто я.

Анюта смотрела на пего растерянно.

— Анюта, дорогая,— вдруг взмолился Алексей.— Ну скажи, что ты все это придумала!

— Не расстраивайся, Алеша. Ты не расстраивайся!.. Дура я, что сказала. Думала, помогу тебе.

Ладонью Алексей энергично потер щеку, стремительно прикидывая что-то в уме. «Как же мне теперь глядеть на тебя? — бормотал он.— Как на тебя глядеть?»

Он вдруг опустился на колени, вытащил чемодан и торопливо начал складывать вещи. Поняв наконец, что он собирается сделать, Анюта тихо спросила:

— А... ребята? А Лукин?

— Верно,— будто даже с облегчением спохватился Алексей. Задумался на минуту: — Записку оставлю.— И тут же: — Нет, лучше с дороги!

Когда я вернулся в барак, Борис, Шершавый и Лукин сидели каждый на своей койке и ожидали меня.

— Рассказывай,— коротко, точно отрубая, произнес бригадир.

Я начал рассказывать. Рассказывал, стараясь по возможности не прибавить от себя ничего, никаких подробностей. Слушали молча, с угрюмыми лицами.

Первым заговорил Шершавый:

— Н-ну, Маркел! Н-ну, змей! Плодится же такая пакость на земле... Всех столкнул, перессорил!

—- Положим, и Алешка... гусь,— возразил бригадир.