Яков Ильич высунулся из окна и увидел такую картину: на реке, на самой стремнине, где вода вставала горбом, плавают четыре гуся, кричат, хлопают крыльями и ныряют. А между ними тонет маленький мальчик.
Яков Ильич тут же выскочил из окна.
Бросаясь в воду, он заметил, что с того берега тоже кто-то бросился.
Яков Ильич плыл саженками, или, как говорят, вольным стилем.
– Держись! – кричал он.
Гуси галдели.
Яков Ильич нырнул, чтобы, как полагается, схватить погрузившегося в воду мальчишку, вытащить и спасти. В зеленоватой глубине руки его кого-то обхватили. Яков Ильич вынырнул и обнаружил, что держит и крепко прижимает к себе Марию Степановну Ситникову.
– Простите, – сказал Яков Ильич. – Я тут мальчонку спасаю.
– Ах! – сказала Мария Степановна. – Он, наверное, там, в глубине. Я как услышала «Помогите!» – так и бросилась в воду, спасать. Я как раз на крыльце была.
Яков Ильич и Мария Степановна снова хотели нырнуть, но их постигло разочарование – в небольшом отдалении увидели они мальчишку. Он спокойно и ловко плыл на спине. Рядом с ним плыли гуси. Иногда гуси окунали головы в воду и аппетитно заглатывали мелких рыбешек.
– Извините! – крикнул мальчишка. – Это я не вам кричал. Я гусей тренирую.
– Поразительно, – сказал Яков Ильич.
– Ах! – сказала Мария Степановна и начала погружаться, пораженная беспрецедентным поведением мальчишки.
Но Яков Ильич подхватил ее и некоторое время стоял, держа ее на весу, в том самом месте на середине реки, где, по утверждению жителей поселка Горбы, отражения двух водонапорных башен, разорванные волнами, летят друг к другу и соединяются. Постояв так немного, Яков Ильич пошел к противоположному берегу, на котором проживала Мария Степановна, – он вдруг вспомнил, что река в это время года едва достигает взрослому человеку по грудь.
На берегу, когда Мария Степановна пришла в себя, они поглядели друг на друга и сконфузились. Яков Ильич был в старых выцветших брюках галифе и босиком, так как стоптанные домашние шлепанцы он обронил, прыгая из окна. Мария Степановна была в застиранном ситцевом халате и босиком – домашние туфли она потеряла в воде.
– Ах, – сказала она. – Как неловко… – И тут же забеспокоилась: – Вы простудитесь, Яков Ильич. Вам следует немедленно переодеться и выпить чаю с малиной… Ах, у вас, наверное, и малины нет. Я сейчас принесу. – С этими словами она побежала к своему дому.
А Яков Ильич бросился в воду и поплыл переодеваться, позабыв, что совсем рядом стоит новый мост и что река в это время года едва достигает взрослому человеку по грудь.
Если бы в поселке Горбы не было моста, то на его месте непременно образовалась бы центральная площадь с базаром. К мосту сбегались четыре самобытные грунтовые дороги из окрестных деревень. Все горбовские улицы так или иначе тоже сходились к мосту. Главная дорога, ведущая из Горбов в райцентр, тоже начиналась от моста.
Здесь же располагались чайная и закусочная, а также баня с железной трубой на растяжках и оба павильона из бетона и стекла, все еще недостроенные.
Автобусы останавливались у моста – и большие, которые шли только до Горбов, и маленькие, насквозь пропыленные, которые бегали по деревням.
Мост покоился на двух аккуратных быках, срубленных узко и плотно для ледохода, отчего широкая деревянная консоль казалась столешницей раздвинутого на праздник стола.
Летом под перилами сидели мальчишки – ловили рыбу плотву. Некоторые ловили ее лежа на теплых досках.
В детстве Наташа любила смотреть с моста в воду.
Автобус из районного центра прибыл в Горбы с опозданием. Трактор, тянувший его через глыбь на Середке, заглох. Наверное, час тракторист и шофер бродили по воде. Тракторист нырял даже, для чего снимал и рубашку и майку. Из окон автобуса, поскольку двери были закрыты, местные механизаторы выкрикивали полезные советы и ломились помочь.
Настроение у Наташи испортилось, как вы помните, еще в ту минуту, когда молодой человек и турецким загаром попросил ее подержать черепаху. В Горбах оно испортилось окончательно. Наташа даже не предполагала, что оно может испортиться до такой степени – просто совсем исчезнуть.
На выходе кто-то второпях толкнул ее углом деревянного чемодана в спину. Кто-то сказал: «Пошевеливайся ты, цыпа в белых штанах». Кто-то кому-то прямо через Наташину голову передал какой-то мешок с чем-то мокрым и капающим. Этого бы уже хватило. Но… Выйдя из автобуса, и отряхнувшись, и поправив прическу, и, естественно, удостоив наглого владельца черепахи презрительным взглядом, Наташа поглядела на мост, через который ей предстояло идти к дому, – поглядела, и все у нее помутилось, и ей захотелось немедленно помереть.
По мосту друг другу навстречу шли ее отец, Яков Ильич Шарапов, и Мария Степановна Ситникова. Мария Степановна – в красивом малиновом платье, на плечах у нее черная шаль с пунцовыми розами, в ушах серьги с зелеными камушками. В одной руке она несла чайник, в другой – банку с вареньем. Яков Ильич – в выходном заграничном костюме, в белой рубашке нейлоновой с галстуком.