Осенние визиты

— Я предполагал что-либо покрепче, но можно начать и с пива, — Скицын очень медленно и осторожно опустился в кресло. — Так, ты вон в то кресло не садись, оно почему-то шататься стало…

— С чего бы это, — Визитер встал. — Надо будет порыться в твоей коллекции.

Он стал выкладывать пиво. Степан иронично поглядывал на него:

— Ну, рассказывай.

— Что рассказывать-то?

— Каким ветром в Москву занесло? Во вторник ты был в Алма-Ате и никуда не собирался. На самолетах ты летать не любишь, это значит, выехал в среду. Что случилось-то?

— Ничего. Давно не приезжал.

— Темнишь, Ярик… — Скицын покачал головой. — Ладно, сам расскажешь… О, у тебя появился вкус к хорошему пиву. У меня, кстати, есть чешский сыр, получится идеально. Чешский сыр любишь? «Плеснивец»? Название-то какое, а?

— Вы, в Москве, немного оторваны от реальности.

— Что ты, у нас его тоже не найдешь. В Праге был недавно, запасся. Прозит!

Они выпили, Скицын крякнул, потер ладони.

— Рассказывай.

— Да что?

— Как «Книги Пути»?

Слава кивнул, вспоминая.

— А… ничего. Пишу.

— Распечатку привез?

— Нет.

— А файл?

Слава покачал головой.

— Ты урод, — сообщил Скицын. — Так вообще-то нельзя поступать. Ладно. Если не хочешь, Ярик…

— Слушай, зови меня Славой. Мне так больше нравится.

Степан пристально изучал его.

— Хорошо, Слава. Бороду отпустить не собираешься? Для окончательной смены имиджа?

— Подумываю.

— Да… что-то с тобой стряслось. Кризис тридцати лет?

— Психолог…

— Давай я, все-таки, что-нибудь поставлю. «Секретные материалы» свеженькие, или еще что-нибудь.

— Давай, только не мистику. Надоела.

— Хорошо, — согласился Скицын. — Вот, «Оливера» записал. Славный мюзикл.

Он стал рыться в кассетах. Визитер допил пиво, откинул голову. Хорошо. Как там Илья с Николаем?

Щелк-щелк… словно переключатель. Картинка, еще картинка… Пока не сошлись. Ладно, удачи тебе, Шедченко. Ярик был прав, смешно жаждать боя с Посланником Тьмы. В этот раз он не способен на равный поединок.

— А я тут, — вновь усаживаясь в кресло, сказал Степан, — с такими забавными людьми познакомился. Клуб любителей детской литературы «Штурман». Хочешь, свожу?

Визитер пожал плечами.

— Ты у них один из любимых авторов, — продолжил Степан. — Они меня расспросами о тебе уже достали.

— Писателю вредно общаться с читателями. И кто им сказал, что я детский писатель? У меня нет детских книг. У меня взрослые книги, где действуют дети.

— Но ведь постоянно действуют! — Скицын захохотал. — Признаешь?

— Ну и что?

— Я сейчас собираюсь доклад для них сделать, — Скицын вновь хихикнул.

— «Дети в творчестве Ярослава Зарова».

— Интересно.

— Первым вопросом у меня идет: «Почему писатель Заров так не любит детей».

Визитер кивнул.

— Ну, спасибо. Дождался я. И почему же?

— Мне приходится опираться в основном на методы психологии, а не литературной критики, — сообщил Скицын. — Что поделаешь, так гораздо интереснее.

— Ладно, не оправдывайся. Мы этот метод вместе вводили. Излагай.

— Если взять твои книги, где в большинстве своем есть герои-подростки, то можно только поразиться количеству мерзостей, которые на них сыплются, — наливая пиво, сказал Скицын. — О, я погромче сделаю, тут такой славный хор! Итак, писатель Заров словно задался целью вывалить на своих малолетних героев все мерзости жизни. От убийств, причем он впервые у нас позволил детишкам вдоволь убивать не только взрослых негодяев, что вошло в обиход с пионерских романов, но и друг друга, и до сексуальных мерзостей разного рода.

— Жесткая детская фантастика, — Ярослав потянулся за сигаретами. — Я выйду, покурю.

— Не увильнешь! — Скицын метнулся к серванту, достал стерильно-чистую пепельницу. — На время слушания доклада я торжественно позволяю тебе курить в комнате. Пожертвую здоровьем ради истины. Итак, постулат первый — если бы Заров писал для детей, то он мог бы оправдаться тем, что учит молодежь жестокой правде жизни. Но он, по собственному заявлению, пишет для взрослых. А уверять взрослых, что жизнь — дерьмо, бессмысленно. Они и так это знают.

Визитер откупорил еще пару бутылок. «Великопоповицкий Козел» с чешским сыром и впрямь был хорош. Жизнь, конечно, дерьмо. Но приятные частности случаются.

— Давай дальше.

— Постулат второй — вся мировая литература является преодолением писателем тех или иных внутренних комплексов. Кого бы мы ни взяли…

— Не стал бы так категорично.

— Думаю, те случаи, что не лежат на поверхности, просто требуют более детального изучения. Итак, что преодолевает Ярик… тьфу, Славик? Погрузившись в дебри психоанализа и восприняв художественные тексты как обычные рассказы пациентов, мы придем к печальному выводу о наличии серьезнейших психологических проблем, уходящих корнями в детство нашего героя.

— Класс. Эмбриональную стадию затронешь?