Осенние

Я не помню в подробностях, что было дальше… Кажется, меня ударило по бедру, когда я хотела прыгнуть в сторону. Мгновением позже по ушам оглушительно ударил резкий скрежет. Промелькнуло перед глазами грязно белым, потом ударило по земле моим странно неподвижным телом, перевернулось пространство — небо с асфальтовой землёй медленно и торжественно закрутилось перед глазами… Наверное, мне было больно — но боль уходила куда-то в тёмные пространства. Я помнила только одно: мне надо изо всех сил держать что-то маленькое и прямоугольное. Бумажное… Там что-то такое — очень важное. Мне ни в коем случае нельзя ронять это из рук. Иначе я выроню и разобью вдребезги чью-то жизнь…

17

… Всё на ощущениях, которые словно не мои и которые словно издалека: голову мне чуть приподняли над землёй, ладонь под нею мягкая и бережная. Сама двигаться не могу. По телу будто танк прошёл и вмял в сухую, холодную и болезненно твёрдую поверхность. По мозгам — тоже танк. Перед глазами — серая смутная пелена с дёргаными тенями в ней. Сквозь стук в виски слышу голос, который кого-то, кажется, зовёт… Звук голоса бил по голове, будто втыкая иглы, и я сморщилась от боли.

Потом вдруг всё прояснело. Услышала сирену скорой, знакомый голос, который кого-то уговаривал потерпеть, потому что прямо сейчас помогут, а потом всё закончится и будет хорошо. Ощущения тела начали приходить в порядок — и стало так больно… Расслышала над головой деловитое:

— Её не тошнило?

И задыхающийся голос Кости ответил:

— Нет, не было…

— Тогда ничего страшного. Гематома на бедре, конечно, будет некоторое время, да и на теле…

На этом слове и голосе, который, кажется, приготовился обстоятельно объяснять что-то дальше, я снова ненадолго «уплыла» в сторону от действительности. Последним услышала лишь далекий-далекий вопрос: «Где пострадавшая?…»

Временами я приходила в себя, и мир вокруг становился отчётливым. Но в большей степени я ничего не соображала, да и не хотела соображать — слишком больно становилось, когда перед глазами очищалось… Приходилось («приходилось» — смешное слово, даже в этом смутном состоянии я понимала это) подчиняться сильным рукам, которые помогали подняться на ноги, потом помогали сесть, а потом и лечь на что-то упругое, на чём я подсознательно боялась расслабиться и напрягалась, пока меня — несли? Но покачивание тоже было недолго, я снова уходила куда-то в смутную тьму.

— … с ней?

— Шок это, — недовольно прогудел надо мной странный хрипловатый голос, и я сразу представила высоченного широкоплечего крестьянина, в лаптях, в широких штанах и рубахе навыпуск, — причём слабо удивилась: почему — крестьянин? Особенно когда перед глазами прояснело — и взгляду предстал высокий врач, небритый — видимо, давно дежурит. — Сейчас осмотрим, пару уколов сделаем, а дальше полежать бы ей. Отлежится — и назавтра свеженькая будет, как огурчик, разве что ушибы будут болеть, да на бедре гематома оста…

И я снова оглохла, меня снова втянуло в темноту, где двигались не живые, а тени, в которые я всматривалась, потому что страшно их боялась, потому что чувствовала себя слабой и беспомощной.

Хуже того — чуть позже как-то мягко провалилась в полную тьму.

Очнулась от всепоглощающего ужаса: я не сделала чего-то, что нужно сделать — сейчас и немедленно, иначе… Открыла глаза — по впечатлениям, разлепила слипшиеся и ссохшиеся ресницы.

Темно. Нет, скорее — полумрак. В нём я обнаружила, что лежу на собственной кровати. Ну как обнаружила. Сначала машинально потёрла кулачками сухие и колючие веки и увидела знакомые очертания одёжного шкафа, потом, а проморгавшись — знакомую люстру с зеркальцем-тарелкой под тёмными сейчас плафонами. Потом услышала далёкий перестук часов… Попробовав шевельнуть шеей, поняла, что движение болезненно, но терпимо. Но, кажется, в себя пришла полностью… Ничего себе — сколько времени зря провалялась, если так темно… Правда, темно в комнате странно: поверху, по потолку, — скромный свет, а внизу темь… Приглядевшись к себе, поняла, что лежу в пижаме. Терпеть её не могу. Наверное, мама мне её надела. Но зачем? Могла бы и просто раздеть и уложить. Под одеялом тепло.

Глядя в потолок, ясно вспомнила, как заметалась между двумя машинами, как белая машина ударила меня… Непроизвольно сжалась. Нет, лучше об этом не думать.

Сосредоточившись на собственном движении, я всё-таки повернула голову, и стало понятно, почему я в пижаме. Увидела подлокотник кресла. Сначала даже не сообразила, что это — знакомое что-то и всё. Это потом уже… Долго и довольно озадаченно его разглядывала: кресло всегда стояло в комнате родителей. Откуда оно здесь? И зачем? Потом сумела поднять глаза.

В кресле спал Костя. Мурзила — на его коленях.

Первая мысль: кажется, он сегодня должен был уехать? Или я перепутала дни?

Осторожно и даже боязливо приподнявшись на локте, я наконец увидела, почему в комнате такое причудливое освещение: настольная лампа включена, но перед нею стоит раскрытая высокая папка. Ширма вроде как.