Осенние

Первый рисунок: я и он стоим рядом с приподъездной скамейкой, с которой свешивается копна тёмно-красных роз. Второй: мы сидим на скамейке — Костя с предвкушением удовольствия рассматривает грейпфрут. Третий: валяемся на куче парковых палых листьев, заложив руки за голову, смотрим друг на друга и смеёмся. Четвёртый: он стоит за моей спиной, прислонив меня к себе и сцепив ладони на моём животе, а я, полуобернувшись, смеясь, протягиваю ему один из бархатцев из букета, который вот-вот упадёт… Пятый: он за столом — смотрит мои рисунки, я за ним, вишу на нём, обнимая. Шестой лист, седьмой… Меня словно прорвало. Я рисовала сначала в кресле, потом — лёжа на полу. Затем — за столом, вроде неудобно приткнув папку для рисования к краю стола, но на деле шалея от возможности рисовать и ничего и никого не замечая. А может, это не автописьмо? Может, это состояние называется вдохновением?

Пришла в себя от тихого стука в дверь. На пороге стояла мама.

— Дочь, ты знаешь, сколько времени? — испуганно спросила она. — Мы уже спим, а я только-только вспомнила, что ты таблеток не принимала! Пошла смотреть, может — приняла всё-таки, а ты, оказывается, и не спишь! Спать давно пора.

Проморгавшись, я растерянно огляделась.

Сидела уже на кровати, упираясь спиной в поставленную ребром к стене подушку. Одеяло на плечах — наверное, начала мёрзнуть, в последний раз лёжа на полу. В ногах — пригревшийся Мурзила, сонно зевает то на маму, то на меня. По всей комнате — листы с рисунками. А сама ничего не помню.

Мама постояла немного, разглядывая беспорядок, и вошла в комнату.

— Время — второй час, — проворчала она и принялась собирать рисунки — то нагибаясь за ними к полу, то собирая их с подоконника. Вглядываясь (видимо, сочла, что, если я промолчала насчёт разрешения смотреть — значит, можно) в листы, она вздыхала, но всё же улыбнулась.

— Мам, а почему вздыхаешь? — с любопытством спросила я.

— Это красиво — и страшно. — Она сказала, а потом с сомнением посмотрела на меня, наверное, прикидывала, говорить ли всё. — Ты так его любишь… Боюсь спрашивать, но… Уверена ли ты в его любви? Не моё дело, конечно, — торопливо заговорила она, словно страшась, что я обижусь. — Но ведь ты сама сказала, что почти ничего не знаешь ни о нём, ни о его семье.

— Ну, сегодня мы познакомились с главным представителем его семьи, — заметила я. Мою эйфорию сейчас трудно было перебить такой мелочью, как незнание о нём. Тем более кое-что я всё-таки о нём узнала.

— И это меня тоже пугает, — вздохнула мама. — Когда я говорила, что в обществе принимают таких людей, как ты, как художников, я как-то не думала всерьёз, что ты и в самом деле окажешься среди таких людей. Сегодняшнее появление этого Константина Павловича словно показало мгновение, которое позволило заглянуть в тот мир… — Она задумчиво присела рядом со мной, на край кровати. — Возможно, я в этом ничего не понимаю, но что-то мне страшно становится.

— Мама, пока ничего не решено. И потом… Не привезёт же меня Костя в королевский дворец или замок, где надо будет бояться каких-то церемоний! Он будет работать — я тоже. Выходы в свет будут редкими — насколько поняла я его характер.

— Ты говоришь так, как будто всё уже решено. Судишь по его заботе о тебе? — то ли со вздохом, то ли мечтательно усмехнулась мама. И поднялась. — Сейчас принесу таблетки и воды. И — спать!

Только она вышла, как я быстро выскользнула из-под укрывавшего меня одеяла и бросилась к принтеру. Компьютер-то ещё работал. Минут пять на всё про всё у меня есть — пока мама подогреет воду, зная, что я не люблю запивать таблетки холодной… Быстро просканировала листы с лучшими, как предполагала рисунками, — три штуки. Где нас двое. На сегодня Косте хватит, а завтра с утра пошлю ещё!

Представив, как он удивится, получив письмо с рисунками прямо сейчас, я еле удержала улыбку. Он-то, наверное, думает, что я уже сплю. Ведь в Канаде сейчас время ближе к вечеру… Посмотрела на часы — тихо засмеялась. Ничего себе — расписалась! И правда — почти два!

Мама вошла, строго проследила, чтобы компьютер был выключен, чтобы обезболивающие таблетки были выпиты. Спрятала собранные листы с рисунками в папку, положила на полку книжного шкафа, выключила свет в комнате — и ушла.

Стало темно и тихо… Постепенно глаза привыкли к темноте. Стали различать тени от предметов. Но всё это проходило как-то мимо. Я всё ещё была там, в цветных рисунках, где мы с Костей бродили по осенним аллеям.

А я улыбнулась снова: нужны ли эти таблетки? Даже скорчившись в кресле, я почти не чувствовала боли. Хотя на ногу лучше не смотреть — выглядит она сейчас просто угрожающе!.. И не нужны мне эти таблетки, потому что я будто выплеснула из себя что-то, что до сих пор переполняло меня, будоража…

Сон медленно надвинулся на меня. Я снова услышала тихий Костин голос: «Спи, моё солнышко!» И мягко уплыла в тёплый тёмный мир сновидений.

20