Осенний безвременник

Экспертиза в Институте криминалистики точно определила марку пишущей машинки, на которой шантажист печатал свои письма, — «Олимпия», а также ее отличительные особенности, в частности деформированные буквы «р» и «у». Мы принялись искать эту машинку на предприятии «Реагена», прежде всего в тех службах, куда имел доступ Газука. Предстояло проверить семнадцать машинок. Искомая машинка оказалась шестнадцатой. Это была «Олимпия» с инвентарным номером 5411–9088. На ней шантажист напечатал тринадцать писем, адресованных Газуке.

Вы, наверно, думаете, что письмо, полученное Бурдовой, имело тот же «почерк»? Нет, «почерк» был иной. Однако у нас уже имелись образцы шрифтов семнадцати машинок, мы начали искать среди них, а кто ищет, тот всегда найдет. Мы по крайней мере нашли. Письмо, полученное Бурдовой, было напечатано на «Ундервуде», номер 1-861658-5. К обеим машинкам красавец мастер доступ имел! Значило ли это, что письма писал он?

Пригласили его на допрос, и он признался.

— Да, — сказал он тихо, будто научился этому у пани Бурдовой, — На первом допросе я сознательно лгал. Просто не знал, как вернуть Карле ее долг. В позапрошлом году перед Рождеством я решил порвать с ней, но сделать это так, чтобы не надо было сразу возвращать деньги. Я написал сам себе шантажирующее письмо, потом второе, третье и так далее. И все искал пути, как дать знать Карле, что меня шантажируют. В записную книжку, куда я всегда записывал даты наших встреч, я вписал денежные суммы и стал класть книжку на видное место в ожидании, что Карла заметит ее. Когда это произошло, она засомневалась, не трюк ли это с моей стороны, но все же поверила… и стала выплачивать за меня в семейную кассу мой долг. Я продолжал с ней встречаться, так как боялся, что она перестанет выплачивать деньги, если порву с ней. Наконец она дала мне расписку в том, что долг весь выплачен. После этого несколько раз спрашивала меня, продолжают ли приходить шантажирующие письма. Я отвечал, что нет, через какое-то время она снова спрашивала. Мне стало ясно: она уже не верит мне, подозревает, что я все выдумал. Что мне было делать, чтобы рассеять ее сомнения? Решил написать шантажирующее письмо и ей: тогда она поверит, что действительно есть кто-то третий, кто б нас знает.

— В письме говорилось о часах, паи Газука?

— Да. Я знал от нее, что дома у них пропали швейцарские часы. Мне подумалось, письмо должно быть конкретным, чтобы Карла поверила, что меня и в самом деле шантажировали. Но деньги в коридоре у склада я не собирался присваивать.

— Неужели? Но ведь она должна была принести в точно указанное место определенную сумму.

— Я подумал, что она вряд ли принесет. Знаю ее характер. Мы как-то обсуждали, как бы она поступила, если бы ей пришло такое письмо. И она сказала: даже если бы небеса разверзлись, я бы не позволила себя шантажировать. Никаких денег от нее мне уже не надо. Мне хотелось только, чтобы она поверила в существование шантажиста и оставила меня в покое. Она мне надоела; я жалею, что вступил с ней в связь. Отвязаться от нее — вот единственный смысл этого шантажирующего письма. Кроме того, в моих действиях нет ничего противозаконного.

Значит, ничего противозаконного. Писать самому себе шантажирующие письма — не наказуемо. Письмо пани Бурдовой писалось не с целью шантажа, автор его не собирался брать деньги. Хотя мы знали, почему он не явился за деньгами. Преступника уличить не удалось, дело переходило из разряда уголовных в разряд гражданских дел. Однако пусть не шантаж, но мошенничество-то ведь было! Но попробуйте это доказать, когда вашим соперником (вместо того чтобы быть союзником) является влюбленная женщина.

Я листал дело и не мог избавиться от ощущения, что из него не все еще выжато. Есть тут мошенничество, есть основание подозревать шантаж! Поэтому засунул дело в специальный выдвижной ящик, чтобы на досуге снова все перечитать.

Потом много раз возвращался к нему, и мне все яснее становилось, какое же это, в сущности, свинство. Газука выманил у Бурдовой несколько тысяч крон. Она давала ему деньги, делала подарки и еще защищала его, хотя он ее уже бросил. Письмо, адресованное Бурдовой, я прочел раз двадцать. И вдруг меня осенило. Номер потерявшихся часов! Я знал его наизусть.

Пришлось пуститься в трудное странствование по пражским часовщикам. Другого выхода не было. Гарантийный талон к часам отсутствовал: то ли муж Бурдовой не получил его, то ли потерял. Следовательно, отсутствовала возможность проверить, является ли указанный в письме номер действительно номером потерявшихся часов или Газука выдумал его. Я все меньше верил, что номер выдуман. А если не выдуман, то откуда он известен Газуке?

Набегался ужасно. Часы марки «DОХА» до войны у нас имели широкое распространение. После войны, однако, они стал» слишком дорогими для нашего рынка: покупая часы, приходилось переплачивать сотни две только за высокую репутацию этой марки. Поэтому пражане покупали другие, столь же хорошие, но более дешевые.