Осенний Донжуан

В первый понедельник ноября Миша затемпературил с самого утра, и все остались дома. Левушка напоил детей теплым молоком, заплел Оленьке косы, выдал больному альбом с репродукциями художников-передвижников (обычно эту книжку разрешалось смотреть только под присмотром старших, и Миша, впечатленный исключительностью ситуации, с утроенной осторожностью листал страницы, сидя на постели). Левушка покопался в записной книжке, куда Галя записывала всякие нужные в хозяйстве телефоны, позвонил в поликлинику и вызвал на дом врача. Включил Оленьке фильм про Финиста-Ясна сокола. Позвонил своему помощнику и отдал распоряжения. Приготовил на завтрак омлет со сметаной.

- Ну, - сказал он за завтраком, - раз уж у нас выходной, давайте придумаем, чем заняться.

- У меня глаза болят, - пожаловался Миша, не проявляя никакого интереса к еде.

- Иди ко мне на ручки, хочешь?

Миша хотел. Приобняв сына, Левушка обратился к Оленьке:

- Этого, понятно, мы будем лечить. А ты чем хочешь заняться?

- Я буду лечить Мишу!

- Ясно. А я что буду делать?

- Как что? Помогать мне!

Про Галю дети спросили у Левушки только один раз — в день, когда она уехала. Они втроем, обнявшись, сидели в пасмурной спальне, обрыдавшиеся и обессилевшие дети на коленях у растерянного отца.

- Пап, мама нас бросила? - спросила Оленька.

- Блосила? - повторил Миша.

- Ну конечно же, нет, - прошептал Левушка. - Что вы! Мама вас любит, очень-очень, просто ей надо было уехать. По работе. Она поработает и вернется.

Оленька подняла к нему лицо:

- Скоро?

- Сколо? - немедленно повторил Миша.

Левушка пожал плечами.

- Наверное, скоро.

И больше вопросов о возвращении Гали не было. То ли дети поверили Левушке, то ли жалели его...

После завтрака Левушка оставил детей у телевизора и принялся за уборку — все-таки педиатр должна придти. Уборка заняла много времени. Миша капризничал и все просился обниматься. Оленька приставала то с раскраской («Вот тут платье какого цвета? Нет, ты что, не может быть зеленое! Ну ладно, оранжевое... Поможешь тут зарисовать?»), то с куклами («Что-то у Буси волосы не зачесываются, подержи, пожалуйста!»). Когда уборка закончилась, было уже время обеда, и Левушка решил по-быстрому кашу сварить. По-быстрому не получилось.

Закончив чистить кастрюлю, Левушка пошел взглянуть, чего это притихли дети. Он взглянул — и первый раз за две недели пришло к нему то умиление, которое грезилось. Упало сверху как благословение. Миша сидел на ковре среди разноцветных своих кубиков и  сосредоточенно вертел в руках один из них. Оленька стояла над ним и гладила по голове. Миша бросил кубик и обнял Оленьку за ноги. Тогда она порывисто наклонилась и тоже обняла его — за плечи. И от этой смешной композиции Левушку прошибла слеза. Он скорее побежал на кухню и встал перед окном.

Невзирая ни на какие неправильности жизни, у него сохранилась фигура двадцатилетнего. Длинные руки и ноги, широкие развернутые плечи, плоский зад, рельефная мускулатура где надо — у Левушки было счастливое сложение. И вообще, только большой придира отказался бы назвать его красавцем: правильный череп, большой лоб, гармоничный овал, твердый, но без акцента, подбородок, крупные, но не размазанные, черты — никакому древнеримскому скульптору не было бы стыдно за такую голову, которую к тому же украшают великолепные русые кудри до плеч (сейчас его волосы стянуты на затылке аптечной резинкой). Кроме того, глаза Левушки не утратили своего света, они по-прежнему смотрят мягко, с внутренней улыбкой, и по-прежнему напоминают небо самого начала весны.

Левушка смотрит через окно на хмурый ноябрь, и ему хорошо, будто после десятилетнего беспросветного труда нежданно-негадано случился прекрасный дорогой отпуск.

Запах пригорелой каши исчез. Уличный ветерок принес с собой издалека легкий запах костра. Левушка вдохнул его с удовольствием и пошире открыл форточку.

Окно в купе было закрыто наглухо, и его даже при желании невозможно было открыть. Галя сидела на нижней левой полке, спиной к окну, согнув в колене одну ногу и вытянув другую. Ее руки покойно лежали на животе, плечи расслаблены и приопущены. На лице застыло высокомерное выражение — левая бровь вздернута, губы сжаты, глаза полуопущены. Как будто она ведет диалог с кем-то презренным. Но в купе она пока одна.

Ее тетка в Саратове держала небольшую типографию, вполне сносно существующую на рекламных заказах. Никакой вакансии для Гали не было, Галя сама упросила тетку приютить ее и дать работу. Тетка — Наталья Сергеевна — сперва отказала наотрез, но Галя не отступила, и была награждена за смелость и настойчивость: Наталья Сергеевна уволила младшего менеджера и взяла Галю.