Осенний Донжуан

Дача была основательная – кирпичный дом из трех комнат и кухни-столовой, участок в двадцать соток (большая его часть под картошкой), перед домом цветник, за домом беседка (чудо дачной архитектуры, сложена из всего того, что удалось стащить с соседних строек). В конце картофельных грядок – деревянные сарай и сортир. Сарай стилизован под летнюю кухню (окошко и лесенка в две ступеньки), сортир стилизован под городское удобство (внутри унитаз и журналы). Все это родители Гали заботливо создали еще до замужества единственной дочери. Появлению зятя обрадовались. Двадцать соток – не шутка.

А Левушка любил картошку, но преимущественно жаренную. Поэтому поездки на дачу были ему в радость только в эту пору – когда большую часть всего выкопали, вскопали, сгребли, сожгли, обрезали и порубили. Галка с матерью еще чего-то ковырялись в огороде, но Левушка брал гитару, садился на крыльце и наигрывал детские песенки, а Оленька (ей уже девять) учила Мишку (ему скоро пять) сложным танцевальным па, усвоенным на Галкиных уроках. Тесть устраивался в беседке и раскупоривал первую бутылочку клубничной наливки нового урожая. Теща, распрямляя спину и утирая пот с лица, не вопила “Оглоеды-бездельники!”, а ворчливо спрашивала Левушку: “Ну а ты что же не помогаешь старому?”. И Левушка отставлял гитару, переселялся в беседку, где они с тестем жонглировали сермяжными истинами, пока женщины заканчивали огородные дела.

Галка прибегала к ним, раскрасневшаяся и сияя глазами, ставила на стол нехитрую закуску и присаживалась ненадолго, чтобы положить Левушке на плечо подбородок, пощекотать носом его шею, вздохнуть полной грудью, тяпнуть вместе с мужиками рюмочку и побежать дальше – готовить обед. Тесть шел в сарай за мангалом, а Левушка отправлялся рубить дрова. Он рубил, а рядом Мишка с Оленькой почтительно наблюдали.

Для обеда накрывали в беседке, и всегда тарелкам, мискам, чашкам было тесно на столе. Свежий воздух – лучшая приправа. Дети дикими волчатами хватали куски изо всех мисок подряд. Галя снисходительно смотрела на это. Она представлялась Левушке кошкой, самодовольно наблюдающей за отпрысками. Левушка поглядывал на нее – крепкую, прямую, порывистую – и испытывал гордость, представляя, что она может сделать с любым, кто покусился бы сейчас хотя б на один хоть самый мелкий фрагмент счастливой картины.

Разумные дети, наевшись, убегали достраивать тайный шалаш за сараем и прикармливать окрестных собак. Взрослые оставались за столом до вечера. Галка сидела рядом с Левушкой, время от времени прижимаясь к нему плечом. Она смеялась его шуткам, подливала и подкладывала, называла “чебурашей”, когда хотела попросить о чем-нибудь (сходить за новой бутылочкой; посмотреть, где там дети). Просила, а потом спохватывалась: да ладно, я сама. И убегала, потрепав Левушку по затылку. А возвращаясь, подставляла Левушке щеку для заслуженного поцелуя.

Тесть рассказывал о трудовых подвигах своей молодости, а теща беззлобно подтрунивала над ним. Дождавшись паузы между рассказами, она лукаво смотрела на Галку с Левушкой и затягивала долгую песню. Галка бегом бежала к крыльцу за гитарой, и они пели неважнецким, но слаженным хором. Дети подтягивались на звук и стояли под аркой входа в беседку, подставив чумазые рожицы под свет электрической лампочки. Потом Мишка взбирался к Галке на колени, а Оленька садилась рядом, обхватывая руку матери. Скоро дети начинали клевать носами; Левушка брал Оленьку, Галка – Мишку и со всеми предосторожностями несли их в спальню, заботясь по пути, чтобы идущему следом было удобнее: там дверь придержать, там отодвинуть стул с прохода. Они укладывали детей, и Галка, присев у них в ногах, поднимала к Левушке лицо:

- Ты иди, я побуду с ними немного... Еще проснутся...

- Хочешь, я побуду? - говорил Левушка.

Галка улыбалась и качала головой.

Левушка возвращался в беседку, а когда приходила Галка, тесть с тещей отправлялись на боковую. Левушка с женой сидели за полночь, стукались рюмочками, тихонько говорили о прошлом и будущем.

Это были любимые Левушкины дни. В такие дни он чувствовал счастье наполненности, ясности и свободы. Все было ясно: вот жена, вот дети, вот земля, вот еда, - и всего было достаточно; бытие облегало, как отлично сшитый костюмчик, ни добавить, ни отнять. И всякая необходимость осознавалась такой приятной, что было даже немного неловко за то, что это необходимость.

Похожее чувство он раньше нередко испытывал на трассе, когда путешествовал автостопом. И с особенной теплотой он вспоминал те случаи, когда дорогу делила с ним Полина.