Осенний лист, или Зачем бомжу деньги

— Ну что? — Пулину так понравилась изобретённая им версия, что он не заметил презрительного взгляда майора, — Всё ясно! Поеду с Байкаловым в прокуратуру. По горячим следам, так сказать, пока он не очухался, допросим этого секретаришку. Да и тебе здесь вроде делать больше нечего. Давай в управу.

— Я, Савелий Степанович, задержусь ненадолго, надо ещё с администрацией пообщаться. Да так, с постояльцами. Случайных свидетелей поищу, вдруг кому-то померещилось, что по гостинице из гранатомёта палили. Нам же такие лжесвидетели ни к чему?

— Ты прав, майор. Пообщайся, поищи… Ну, бывай. Я на связи.

Пулин рысцой помчался к ожидавшей его прокурорской «Волге», а Мотовило подозвал к себе скучающего Петровского.

— Ну-ка, сгоняй на «бочку». Пошукай. Если найдёшь что-нибудь, ничего не трогай. Сразу мне доложишь.

— Так вы же, товарищ майор, сказали, что это неосторожное обращение с боеприпасами. Что это ручная…

— Стажёр! — Мотовило грозно посмотрел на парня, — Запомни на всю свою поганую ментовскую жизнь: если у тебя версия возникла, её обязательно надо отработать. О-бя-за-тель-но! Если даже она кому-то кажется абсурдной, или не нравится руководству.

— Есть! — весело козырнул Петровский и помчался по направлению к стеклянному павильону.

— Эй! Куканов! Свечкин! Чего стоите, карманный бильярд гоняете? Живо в народ!

Когда Мотовило подошёл к своей «шестёрке», чтобы сообщить Альфреду и Окрошке печальную весть, в ней никого не было.

3

Окрошка плакал и никак не мог остановиться.

Они уже вышли из сквера и удалялись от гостиницы по безлюдной ночной улице — Окрошка впереди, за ним Альфред.

— Я вот живу, калека одноногий, — бормотал Окрошка, — а его нет больше, молодого и здорового. Не могу, не могу поверить… Лежит. Голова в крови, ноги вытянуты, а на ноге туфель. Один. Второго нет. Второй рядом лежал. Рядом с мешком пластмассовым… Эх, Ляксеич!

Окрошка не рассказывал, он сам с собой говорил. Говорил, сморкался, плакал и шёл вперёд, во тьму, куда глаза глядят.

— А ты уверен, что это он?

Окрошка не расслышал вопроса, холодный ноябрьский ветер сдул слова и унёс за спину Альфреда. Инвалид шёл быстро на трёх ногах — одной своей и двух пластмассовых, Альф еле поспевал за ним.

— А ты уверен, что это был Алексей Алексеевич? — Молотилов догнал Окрошку и громче повторил вопрос.

— Ляксеич, — всхлипнул Окрошка. — Я его по туфлям узнал. Туфли-то я у Малыша одолжил. Сорок третьего размера не нашёл. У Малыша сорок четвёртый взял…

Окрошка резко остановился и достал из-за пазухи чёрный лакированный туфель.

— Я его из кустов костыльком поддел… Тот, что рядом с мешком лежал… Правый. А у меня правой ноги нет. Одна левая. Даже в память не наденешь. Ничего, так хранить буду.

— А может он живой? — с надеждой в голосе спросил Альфред, — Может, без сознания просто?

Окрошка отрицательно мотнул головой и шмыгнул носом:

— Мёртвый. Доктор звонил куда-то, говорил, два трупака в морг доставить надо. И шею щупал. Да я и сам видел, мёртвый он, Ляксеич. Я мёртвых навидался…

Они стояли посреди тёмной кривой улочки, освещённой лишь мертвенным светом луны, которая то и дело норовила спрятаться от ноябрьского холода в рваных чёрных тучах, натянуть их на себя, словно дырчатую шаль, ну чтобы хоть чуточку согреться. Но тучи гнал ветер, и они быстро пролетали мимо, уносясь в непроглядную бесконечность, становясь частью этой мёртвой жуткой бесконечности.

Окрошка застонал, прислонился к шершавой стене дома и обессилено сполз на грязный тротуар. Костыли с глухим стуком упали на асфальт. Окрошка прижал туфель к груди и затих. Даже шмыгать перестал. Альфред прислушался и не услышал его дыхания.

— Эй, Окрошка, — тихо позвал он, — Окрошка, ты меня слышишь?

Окрошка не ответил, а Альфреду стало страшно, он вдруг подумал, что одноногий бродяга умер.

Альфред испугался, он очень испугался.

Как тогда, в подлеске близ Шугаевки, в котором он затаился, выбравшись из пылающего дома. Он забился под какую-то корягу, и дрожал, как осиновый лист. Было прохладно, но Альфред дрожал не от холода. Он дрожал оттого, что остался один, а впереди — неизвестность…

…Альфред Аркадьевич Молотилов никогда не жил самостоятельно. Отец, всю жизнь проработавший на вредном производстве, умер рано, Алику и пяти лет не было, теперь он его почти не помнил. Жил Алик с мамой и не знал никаких забот. Жили небогато, но особо не бедствовали, не одним только хлебом и картошкой питались. Мама работала бухгалтером расчётной группы в цехе подготовки производства на «Искре», и небольшую пенсию за отца получала, советское государство, при всей своей порочности и несостоятельности, как теперь принято считать, о малоимущих гражданах не забывало, заботилось. Жили они с мамой в деревянном бараке в рабочем посёлке искровцев, коммунальные платежи не были обременительными, на еду хватало, а о том, что практически вся одежда Алика перешита из отцовской, он не задумывался, во всяком случае, неловкости от этого не ощущал. Впрочем, в те времена все так жили — небогато и ровно.