Осенний лист, или Зачем бомжу деньги

«Сейчас он её убьёт. А потом меня…» — Альфред, наконец, решился и смиренно побрёл принимать смерть.

Но случилось чудо: ему была дарована жизнь.

И не самая плохая жизнь…

Когда Сидоров ушёл, Катенька долго стояла, не шелохнувшись, и смотрела на дверь. По её смуглым щекам текли прозрачные слёзы. Альфред в нерешительности стоял сбоку и ждал, потом тихо подошёл и нежно прикоснулся губами к её красивому голому плечу.

— Катенька…

Она вздрогнула, и, оглянувшись на Альфреда, словно опомнившись, что стоит перед ним голая, кинулась к столу, и, сорвав скатерть, укуталась ею.

Катя вдруг застеснялась своей наготы, она не хотела, чтобы Альфред на неё смотрел. И Альфред понял: то, что произошло этой ночью, было банальной женской местью. Она мстила Сидорову, унижала себя изменой, а, унижая себя, унижала и его, своего мужа, изменившего или собирающегося изменить. Сейчас месть исполнена и всё закончилось. Они, Альфред и Катенька снова стали чужими. Она — Екатерина Андреевна Сидорова, его начальница и прекрасная недоступная женщина, а он… Наверное, он теперь никто.

Катерина присела на диван и попросила:

— Прикури мне сигарету.

Альфред, никогда не видевший Катю курящей, удивился, но достал пачку, прикурил и подал ей. Катенька глубоко затянулась, выдохнула дым и объявила:

— Теперь ты будешь тут жить, в этом доме… Со мной.

— Но ведь ты меня не любишь… — вяло возразил Альфред, — ты его любишь.

Катя пожала плечами, и, помолчав, задумчиво произнесла:

— Люблю.

И было не совсем понятно, кому адресовано признание, но у Альфреда не было сомнений — не ему.

Тем не менее, они стали жить вместе. И прожили пять лет. Катенька не любила Альфреда, она никогда в этом не признавалась, но и обратного не утверждала. У них просто не было разговоров на тему любви. Жили, да и всё. Регулярно занимались сексом, но Альфред чувствовал: Катенька в эти минуты где-то очень далеко, глаза закрыты и думает о чём-то своём. Впрочем, прежнего мужа Катя не вспоминала, во всяком случае, имени вслух никогда не произносила. Жили дружно, сообща крепили и расширяли бизнес, никогда не ссорились, даже по рабочим моментам. Да и о чём спорить и по каким поводам ссориться, если все решения всегда принимает один человек, а у другого собственное мнение либо отсутствует напрочь, либо он в своих суждениях уверен не бывает?

Альфред был не то чтобы в полном восторге от такой жизни, но она его, в принципе, устраивала. Катенька заменила ему мать. Он и любил-то её, как маму, которая всегда знает что делать…

Но вот Катеньки не стало. Альфред решил: всё! Это конец! Конец его жизни! Нет смысла бродить по городу. Нет смысла чего-то ждать. Нет смысла ни в чём. Рядом с ним нет человека — взрослого и рассудительного. Альфреду тридцать три, а он ощущает себя ребёнком, нуждающемся в опеке старшего. Так где же найти этого старшего, способного вести его, Альфреда, Алика Молотилова? Куда? Неважно. Лишь бы он был, этот ведущий, а куда поведёт, не имеет значения. Но его нет. А значит, и смысла нет в дальнейшей жизни.

И когда он был уже готов наложить на себя руки, он встретил Сидорова и воспрянул духом: нашёлся человек, который знает, что делать. Ничего, что Сидоров бомж, он сильный, он знает…

А вот теперь не стало и Сидорова.

Что делать?!..

— Эй, Окрошка! — Альфред тряхнул сидящего на асфальте Окрошку за плечо, — Пётр Васильевич!

Окрошка вдруг ожил.

— Какой я тебе Пётр Васильевич! — Окрошка сверкнул в темноте глазами. — Я… — он склонил голову набок, на мгновение задумался и сказал с хитрой полуулыбкой: — Зови меня просто: Василич.

— Хорошо. Куда мы теперь, Василич? — Альфред с радостью входил в роль ведомого.

— Куда? Знамо куда, домой пока. А там видно будет.

— Куда домой? На «Искру»?

— У меня другого дома нет.

— Но там же бандиты!

— Ага. Сидят, тебя караулят. Делать им больше нечего.

— Караулят, Василич, караулят, — спорил Альфред, — я Пархому нужен. Вернее, наоборот, не нужен. Я же свидетель, а Пархому мои свидетельские показания ни к чему. Тех бандитов, что ты, Василич, с Сидоровым замочил, наверняка Пархом хватился…

При упоминании о его боевых заслугах, лицо Окрошки озарилось довольной улыбкой.

— А это означает, — продолжал Альфред, — что на заводе засада. Так что на «Искру» нам с тобой никак нельзя. Меня убьют, и тебя за компанию.

— Убьют, ясен пень, — согласился Окрошка, — как я этих бандюков… из калаша! Такое не прощают. Да. Убьют. Обязательно отомстят. Меня зарежут, и тебя, — он снисходительно посмотрел на Альфреда, — как свидетеля. Они ж разбираться не станут, кто ихних братков из автомата мочил, а кто под столом прятался.

— Не будут, — кивнул Альфред.