Осенний мотив в стиле ретро

- Будьте вы прокляты, - рычит в подушку Борис Иннокентьевич, - ...ть-те вы-про-кля-ты...

13

Но наплывают светлые минуты, когда можно заглянуть в прошлое, совсем вроде бы недавнее, не взорванное, не затуманенное обозленностью.

- Это потрясающе! - восклицает Иннокентий Львович, отбрасывая газету. Я всегда утверждал: все дело в человеке, человек способен на многое недоступное нашему воображению. Но каков этот Гудини! Представляете, он сидит в Бутырках, в запертой одиночной камере, скованный по рукам и ногам, а вскоре исчезает оттуда, и еще меняет местами других заключенных...

- Говорят, он проделывал этот фокус в Англии и в Гамбурге, - с улыбкой говорит матушка. - Не понимаю однако, как удается...

- Как бы ни удавалось, - горячо перебивает ее Иннокентий Львович, важно, что освобождается. Я думаю, это будет серьезнейшее искусство в новом веке - умение выбираться из застенков...

- И самостоятельно выбираться из шестифутовой могилы, - весело добавляет она.

- Зря смеетесь, Татьяна Павловна, зря смеетесь, - говорит отец, - я ведь серьезно. Это сейчас, в девятьсот третьем, смешным кажется, однако пройдет немного лет, и вообразите себе - мир начнет погружаться в застенки, и тогда вспомнят о Гарри Гудини. Ведь некогда и телескоп представлялся фокусом досужих умельцев...

- Однако же, не стоит так горячиться, - с неизменной улыбкой вставляет Татьяна Павловна, - для преступников ли тюрьмы? И к тому же чай пора пить...

Приглушенно мерцают лампы, идет семейное чаепитие, и Боре (здесь он просто Боря, Борик, Боренька) необъяснимо тепло и надежно от того, что где-то есть человек, способный в наручниках броситься с моста в Миссисипи, запросто улизнуть не только из далекой и как бы абстрактной бостонской тюрьмы, но и из вполне зримых Бутырок, есть голубоглазый австрийский подданный Эрих Вайс, которого эмиграция и цирковая традиция преобразовали в неустрашимого Гарри Гудини.

Есть то видение того мира и это видение - нечто прямо противоположное.

Кто контролировал эксперимент Гудини с тюремным вагоном - не полковник ли Ильин? Не он ли составлял доклад о необходимости новой конструкции замков, дабы исключить исчезновение талантливых самородков без мирового имени, но с золотыми руками и великим свободолюбием?

Конечно, он. И это никак не мешало ему восторгаться успехами заграничного эскейписта, особенно умением тасовать колоду карт пальцами ног. Полковник Ильин и сам знал тысячу способов испариться из мест заключения, но вот колода, тасованная ногой, - это было нечто невообразимое!

Из письма Гарри Гудини в Париж издателю журнала "Иллюзионист" Жану Кароли: "Безрезультатного обыска, которому меня подвергли агенты русской тайной полиции, я никогда не забуду. Я испытал ту же операцию в большей части полиций всего мира, но подобного варварства я не видел никогда".

И негодовал господин Сазонов, однако еще внутренне: как можно пускать этого фокусника - знаем, какой он там австриец или американец, все знаем, голубыми глазами не проведешь! - как можно приглашать его в сердце России-матушки и попустительствовать ему в развращении общественного вкуса трюками, кои ставят под сомнение основы власти? Как?

И уже занавеска ближних несчастий задергивается, маскируя далекое мирное чаепитие, и рождается иной образ из "Монолога Гудини":

Я, как змей,

из узкогорлой бутылки Бутырок выполз.

Я был вымочален и обессилен.

Но попробуй вырвись

из смирительной рубашки России

сквозь ее зарешеченность

не прорвется и выдох.

Я предчувствую,

как Кассандра,

осененная сдвигом зоркого разума,

мое искусство борьбы с безысходностью

самое важное в двадцатом веке,

веке - мастере души калечить,

раны заляпывая

словоблудной грязью.

И отсюда - небольшой взрыв превращения в Гарри Гудини, для которого нет этой камеры с потеком сырости в углу и смехотворны все эти ржавые решетки, бренчащие ключи и овальные кокарды, и отсюда - снова в блинообразную подушку, затмевающую прошлое и будущее.

- Будьте вы прокляты... - хрипит Струйский, - ...ть-те-вы-прокля-ты...

14

- Нет, - шепчет Серафима Даниловна, а ей кажется, что кричит, - нет, вы не сделаете этого. Он не мог, любой скажет - он не мог...

- Дело-то еще хуже, госпожа Струйская, поверьте, еще хуже, сочувственно покачивает головой полковник Ильин. - Господин Сазонов утверждает, что означенная сумма вам передана была по причине отсутствия в тот момент вашего супруга, и якобы вы сказали, что знаете обо всем...

Тот же капканный кабинет - неисчезающее мое наваждение, и мирная, внешне очень мирная беседа приятной дамы с солидным офицером.

- Но я и не знакома с господином Сазоновым, мне его даже не представляли, - отбивается Симочка.

- Что с того? - ласкает ее взором Ильин. - Трое почтенных, всеми уважаемых людей в один голос настаивают на имевшем место факте. Войдите в мое положение - должно ли мне прислушаться к их словам?

- Я понимаю, - теряется Струйская, - все понимаю, но клянусь вам, это нелепость. Никогда бы Борис Иннокентьевич не стал читать лекции для "Союза" и не стал бы общаться с этими людьми, и я...