Он стал водиться с Йерри Петерссоном, крутейшим из самых крутых парней, увиваться за высокородными девушками. Я знал, что это не для меня, и даже не мечтал о таких друзьях.
Потом Андреас погиб.
А может, это я его предал, папа? Ведь это я убежал от него в музыку.
На выпускном вечере я пел песню о том, каково это, родиться в Линчёпинге и вырасти под сенью своей мечты, о праздниках вечерами в парке, где люди стараются заглушить свою тревогу. Должно быть, я задел за живое: аплодисментам не было конца. Я повторил песню «на бис» еще два раза. А вечером в парке Общества садоводов самые красивые девушки школы просили меня спеть еще раз.
Тебя с твоей камерой не было там, папа.
Я устроился на работу в больницу. Арендовал домик в лесу, где никто не мешал мне заниматься музыкой, и там поселился. Я послал в Стокгольм не меньше тысячи дисков, писал письма в «Сонет», «Полар», «Метроном» и другие студии звукозаписи, но ниоткуда не получил ответа.
Так проходил год за годом; теперь я работал в доме престарелых в Бьёрсетере. В ночную смену мы выходили парами: пока один спал, другой дежурил. Мне нравилось работать ночью, таким образом, мне удавалось меньше видеть людей.
Ты по-прежнему бил меня, отец, когда я навещал тебя, хотя почти совсем ослеп из-за катаракты.
Я мог бы дать тебе сдачи, но так и не поднял на тебя руки. Почему? Потому что тогда бы я стал, как ты. Озлобленность и ярость превратили бы меня в тебя.
Потом умерла мама; ты совсем ослеп и оказался в доме престарелых. Твой фильм закончился. Стих твой гнев, злоба, твоя жизнь превратилась в ожидание смерти.
Иногда мне попадались газеты со статьями о Петерссоне и его успехах. И тут я почувствовал, как во мне начало расти что-то похожее на яйцо. А потом оно стало большим и лопнуло. И из него вылупились миллионы змеенышей, поселившиеся в моей крови. У них были лица моих врагов: твое, отец, мальчишек, мучивших меня в школе, и даже Акселя Фогельшё. Я прекрасно понимал, что сделал мне этот человек.
Я хотел избавиться от змеенышей, но они не оставляли меня в покое.
А потом вернулся Петерссон. Он купил у Фогельшё замок и земли. А я получил анонимное письмо, где была вся правда об аварии в новогоднюю ночь. Раньше мне не приходило в голову, что это Йерри мог тогда сидеть за рулем. К письму прилагались черно-белые снимки: Йерри Петерссон стоит посреди поля с закрытыми глазами, словно медитирует.
И тогда я тоже написал письмо. Но там, на парковке, мужество изменило мне, и тот, кто отнял у меня все, опять топтал меня ногами, словно ничтожное насекомое.
Но я поднялся с земли.
Я дал себе клятву стоять до конца. Ему не удастся еще раз погубить нас с Андреасом. Он заплатит мне, сколько я скажу, даже если я и не знаю, что мне делать с этими деньгами.
Как-то рано утром я сел в машину и отправился в Скугсо. Змееныши не унимались. Я почти слышал, как они шипели, и видел усмешки в их глазах.
Я помнил, что случилось на парковке, поэтому ждал Петерссона на замковом холме с камнем в руке. В кармане у меня лежал любимый отцовский нож с печатью замка Скугсо на рукоятке. Должно быть, он украл его, когда работал у Фогельшё. В другой руке я держал листок бумаги.
Змееныши бесновались у меня в крови. Они были моим гневом и моим страхом.
Я знал, что сейчас произойдет что-то важное. Может быть, одна моя жизнь закончится и начнется другая.
68
69
Йерри глядит на дорогу, вцепившись в руль. «Рендж Ровер» почти парит над землей.
Кто это там, впереди? Это ты, Катарина, наконец решилась навестить меня?
Или это кто-то другой? Может, тот надоедливый тип? Только не он. Ведь это ты, Катарина, я так хочу, чтобы это была ты.
Но это не ты.
Я выхожу из автомобиля и сталкиваюсь с Андерсом Дальстрёмом. В его глазах я вижу отчаяние, черные волосы мокры от дождя, а в руке он держит камень.
Я хочу его напугать и впиваюсь в него глазами. Но ничего не происходит, он не сдается.
— Мне нужно пять миллионов! — кричит Андерс Дальстрём.