Осенний светлый день

Касьян выскакивает из-за стола, возвращается с улицы с большим куском мерзлого мяса.

— Сохатина.

— А ты знаешь, — поучает Семен новичка, — дикое мясо самое легкое. Ешь его сколько хочешь — тяжело не будет.

Касьян широким ножом гонит по мясу красную стружку.

— Вот и строганина. Соль, перец — и ешь.

— А с выпивкой еще вкуснее, — громко смеется Семен.

— А ты, братуха, наливай. Видишь, мне некогда.

Спать легли поздно. Ехать на озеро решили завтра, не откладывая. Касьян хотел отложить рыбалку еще на день, но Семен неожиданно заупрямился:

— Если бы ты знал, сколько я об этой рыбалке думаю, не стал бы отговаривать.

— Так переезжай сюда и хоть каждый день рыбачь.

— Что я, дурак, — пьяно ответил Семен.

— А я, значит, этот самый, меня, значит, в детстве на голову роняли? — обиделся Касьян.

— Спать давайте, полуночники.

Касьян лежит в темноте, заснуть не может. Да и не хочет. В окно остро смотрят звезды, слышно, как за стеной шуршит сухой снег. Хорошо лежать Касьяну, мирно, но только вместе с тем глубоко в душе шевелится маленький лохматый комочек — обида. И не поймешь, отчего обида. Все вроде есть: и дом, и дети, и охотничья удача. Но будто обманули в чем-то его, Касьяна, обошли. Кто обошел, в чем обошел? А может, от слов Семена шевелится этот лохматый комочек?

На озеро вышли поздно, уже по обогреву.

— Все равно сегодня сети бы нам не поставить, — объяснил Касьян. — Так чего ради утром по самому морозу бежать? А Петро так, к примеру, совсем к морозу должен быть непривычный.

Петр с фотоаппаратом не расстается. Все фотографирует подряд: лошадей, на которых навьючен груз, собак, мужиков, мужиков с собаками, заснеженные деревья.

— Пленку тебе не жалко портить? — спросил Касьян.

— Да кадры же интересные. А пленки хватит.

— Тогда мне карточки, может, сделаешь? Сашку особо хочется снять. Потом бы ему лет через пятнадцать показать: смотри, мол, какой ты был.

Петр рад Касьяну приятное сделать.

— Непременно Сашку сфотографирую и вышлю.

— А чего, Алексей, я твоей помощницы не вижу? — Касьян легонько толкает приятеля в бок.

— Ну куда я без нее? Ольга еще раньше ушла. Пальника, говорит, может, подстрелю.

— Пальник — это тетерев по-нашему, — объяснил Касьян Петру.

Почти сразу же за деревней построились по-походному — в один след. Впереди маленького отряда идет Семен, ведет в поводу лошадь. Шагает Семен широко, плотно вминает снег. Следом — Касьян ведет своего Сивого. Дальше — Алексей. Петр то идет самым последним, то обгоняет отряд по рыхлому снегу и щелкает фотоаппаратом.

— Смотри, парень, пристанешь. Путь хоть и недалекий, а все же…

Одет Петр, как и все, легко и тепло. И видно, что радуется этой легкости и теплу, этой не привычной для горожанина одежде. На ногах у него легкие олочи. Тепло в олочах на ходу. Горят ноги. Старая ондатровая шапка Касьяна пришлась ему впору. Штаны из шинельного сукна, суконная куртка перехвачена ремнем.

Собаки куда-то, по обыкновению, убежали. Изредка они появляются далеко впереди черными точками и снова исчезают.

Часа через полтора хода сделали привал. Смели снег с поваленного дерева и сели. Закурили. Пополз в морозном воздухе синий табачный дым. Мужики лениво смотрели на облака, на снег, на деревья.

Меж заснеженных елей, ныряя, пролетел дятел. Он пристроился высоко на сухой лесине, заскользил еще выше. Стукнул несколько раз, недоверчиво склонил голову набок. Лесина ему чем-то не понравилась, дятел сорвался с дерева и в три пологих нырка исчез. Словно его и не было. Только несколько желтых сосновых чешуек, планируя, спускались на снег.

— Смотри-ка, вроде Ольга бежит.

Алексей приподнял голову.

— Она, кому еще.

— Быстро бежит.

По небольшой лощине, чистой от леса, движется темная фигурка. Впереди несколько собак. Обогнал всех рослый широкогрудый пес.

— Карам!

Пес прижимает уши к голове, машет круто гнутым хвостом, трогает Алексея тяжелой лапой.

Петр хотел было погладить собаку, но Карам вопросительно повернулся, и парень отдернул руку.

— Не бойся. К людям он добрый. — Бородатый, краснолицый Алексей треплет пса по загривку.

Вскоре подъехала Ольга. Она сняла широкие, подбитые лосиным камусом лыжи, поставила к дереву тозовку.

— Одну только белку и встретила.

Девушка бросила понягу с привязанной за голову дымчатой белкой с пышным рыжеватым хвостом.

— Краснохвостка.

Одета молодая охотница не в серый суконный зипун, а в короткую оленью парку. Вместо олочей — высокие, расшитые разноцветными кусочками кожи унты.

— Медленно же вы едете, — голос Ольги звонкий и прозрачный, как ледяная сосулька на солнечном ветру.

— Тебя ждем, — засмеялся Семен. — А где «здравствуй»?

У Ольги розовое от холода и смущения славное лицо, чуть вздернутый нос, милая улыбка.

— Ой, здравствуйте! А я и забыла.

Мужики бросили в снег окурки, легко поднялись на ноги.

— Идти надо. Так просидеть до вечера можно.

— И мне пора, — объявила Ольга.

— Я, пожалуй, тоже по закрайку леса пробегу, — сказал Касьян и снял с вьюка широкие лыжи.

— Красивые у тебя лыжи, — похвалил Петр. — Я еще никогда на таких не ходил.