Осенний светлый день

— Пойдем на ток? — спрашивает Валентин, и я чувствую, что спрашивает он просто так, для проформы, и откажись я, он все равно пойдет на ток. Он опоясывается патронташем и берет ружье.

Найда, заметив сборы, радостно оживляется, машет хвостом, скалит белозубую пасть.

— Задача, — говорит Валентин. — Найда нам весь ток разгонит. Хотя… — Валентин ловит собаку, достает прочную бечевку и привязывает Найду к шершавой сосне.

— Так-то будет спокойнее.

Найда ничего не понимает, рвется с привязи. Мы чувствуем себя немного виноватыми перед нею и, взяв ружья, уходим. Найда скулит, но мы идем быстро и не оглядываемся.

Не успели пройти мы и полсотни метров, как сзади послышался легкий шум. Мы оглянулись и увидели бегущую Найду. Найде, видимо, показалось, что мы ее не бросили, а только лишь пошутили, и она всем своим видом показывала, что шутку оценила и рада этой шутке.

— Бечевку перекусила, — сказал Валентин. — Придется возвращаться на табор.

На табор Найда шла неохотно. Она никак не могла понять, зачем нужно возвращаться обратно.

На таборе Валентин извлек из рюкзака капроновый шнур и подозвал к себе Найду.

Валентин привязал собаку на таком коротком поводке, чтобы она никак не смогла достать зубами шнур. Глаза Найды сделались тоскливыми, больными.

— Да пойми ты, не могу я тебя взять на ток. Ты лучше вещи наши карауль.

Найда слушала и печально, по-старушечьи мигала глазами.

Найда догнала нас через сотню метров.

Валентин сел на мох и грустно посмотрел на свою помощницу.

— Ну что мне с тобой делать?

Найда заботливо и успокаивающе лизнула его в нос.

А небо светлело все больше и больше. Бесследно исчез серый сумрак, восток был уже не розовым, а белым от чистого весеннего солнца. А где-то неподалеку кипела битва на косачином току.

— Ну уж нет, — Валентин решительно встал. — На току я сегодня все-таки буду. — Идем обратно, — сказал он Найде жестко.

И мы снова на таборе.

Веревочный ошейник Найда не перегрызла, не порвала, а просто лапами аккуратно стянула его через голову. Найда помахивала хвостом, радостно и чуть виновато скалилась: дескать, вот я какая, дескать, виновата я немного, но уж очень хочется мне на охоту пойти.

Валентин внимательно осмотрел табор, что-то прикидывая в уме, и его взгляд остановился на нашем объемистом рюкзаке. Он быстро развязал рюкзак и взял его за углы, вытряхнул содержимое на желтую прошлогоднюю хвою.

— Иди-ка, Найда, сюда, — сказал он мстительно.

Для Найды рюкзак оказался даже просторным. Наверху — лишь голова. Найда, сообразив, что ей из мешка не выбраться, заскулила.

По дороге к току Валентин несколько раз останавливался на мгновение, чутко прислушивался — не догоняет ли нас Найда — и снова убыстрял шаг.

— Теперь надежно.

Вот и вырубка. Пологие холмы ничем не отличались друг от друга: сосновые пни, сухая прошлогодняя трава. Но Валентин уверенно указал на один из холмов.

— Ток. По ложбинке обойдем, а там осторожно…

Ложбиной подошли к самому холму. Пригнувшись, а потом на четвереньках стали подниматься на холм. А потом по-пластунски. Прихваченная за ночь морозом земля холодит, колет руки прошлогодняя трава, но, когда стал слышен косачиный шепот, все это отлетело куда-то, и весь мир заполнил этот страстный шепот. И ты уже не ты. Древние охотники, твои пращуры, проснулись в многовековой твоей душе. И ты терпелив к холоду и не слышишь, как впиваются колючки в твои голые ладони, и ты, многоопытный теперь, не качнешь нечаянно ветку низкорослого кустарника, не выдашь себя, не хрустнешь пересохшим сучком.

А шепот нарастает, и кажется: он рядом и вокруг тебя. Но птиц не видно. Сосновые пни и сухие прошлогодние метелки травы надежно скрывают их. Вперед же нельзя двигаться — слишком близко подобрались, — и мы лежим до тех пор, пока настоящее не начинает медленно возвращаться в нас. Понимаем, что дольше на мерзлой земле лежать нельзя.

— Встанем, — одними губами шепчет Валентин. — И влет…

Мы встаем, но птиц и сейчас не видно, лишь шепот чуть затих.

— Где же они?

И тут вырубка стала взрываться черными мячами. Они взлетали чуть ли не по всему пологому склону, сразу в разных местах, и не было никакой возможности уследить за ними. Растерянные и счастливые стояли мы, не поднимая ружей, и смотрели, как на фоне розовых облаков, зеленого леса пролетают черные тугие мячи.

— Вот моей Найде-то было бы здесь сколько радости. И хоть разорвись: за всеми враз гнаться нужно, всех успеть облаять.

А день уже разгулялся вовсю. Утренний ветер рябил живую воду у берегов, лед на море отливал синеющей белизной, и дальний берег проступал ясно, как на новой линогравюре. Белела покрытая инеем наша резиновая лодка, похудевшая за ночь от мороза, и лед, по которому нам сегодня идти, не казался страшным. Мир был полон добра, спокойствия и надежности.

На табор мы шли медленно, словно боясь расплескать в себе радость бытия, и были страшно довольны, что не стреляли птицам вдогонку и не несем сейчас в руках мертвых птиц.

На таборе все по-прежнему. Мне кажется, что даже Найда лежит в том же положении, в каком мы ее оставили.