Осенний светлый день

На березах еще немало зелени, но уже больше желтого. Воздух сегодня сквозно прозрачен, каким он бывает только осенними утрами, и дальние сопки и хребты словно приблизились. Еще днями назад лесистые сопки в той стороне, куда уходит речка Тангуйка, были далекими, темными и загадочными. Там, над сопками, часто собирались угрюмые тучи, из того угла приходила непогода и туда, за сопки, скрывалось солнце. А сейчас сопки в ярких желтых проплешинах, словно в солнечных зайчиках, и угрюмый угол как-то разом повеселел, стал понятным и по-домашнему простым. Скорее всего там, на склонах, березовые рощи. Они пожелтели, стали прозрачными. Сейчас, видимо, и там жестяной шорох стоит по всему лесу, и падают листья. Желтые листья не в силах уже держаться на ветке, сламываются и с торжественной грустью падают на умершую, покрытую белой изморозью траву.

Белесое малокровное солнце поднялось уже довольно высоко, но у него не хватает сил быстро согреть настывшую за ночь землю. Начинался тихий осенний день. Вот в такой осенний день и сам бываешь умиротворенным, тихим и грустным. И ничего тебе уже большего не надо, кроме того, что у тебя уже есть.

На море, против нашего табора, плот — громадное скопище бревен, окруженное связкой из тех же бревен и канатов. А впереди прилепился маленький буксир, совсем игрушечный рядом с громадностью плота. И даже буксир сегодня кажется вялым, сонным, чем-то напоминающим уставшую от жизни осеннюю муху. Хотя — сегодня просто день такой, день, когда красное лето тихо угасает. И летом по водохранилищу в сторону Братска шли теплоходы и тащили за собой необъятные плоты. Продвигались они тоже медленно, чуть заметно для глаза, но летом они напоминали упорных муравьев, взявших на себя непосильную ношу, но каким-то чудом справляющихся с этой ношей.

Солнце хоть и слабое — смотреть на него, вспомнив детство, можно во все глаза и глазам не так уж будет больно — а все ж таки греет, и белая изморозь постепенно уползла в глубокую тень. И шорох падающих листьев уже не такой жестяной — отогрелись, отмякли трава и листья.

«…мадам, уже па-а-дают листья…», — где-то в глубине души пропел знакомый голос.

Верно, чего уж там, падают.

«…уже падают листья…»

«…падают листья…»

Быстро все же, незаметно прошло-прокатилось лето.

«…я к вам никогда не при-и-ду-у…»

«…никогда, никогда, никогда… не при-и-ду-у…»

И крепко, до боли сжалось сердце. Но тут же отпустило и ничего не осталось, кроме тихой и грустной умиротворенности.

Когда я вернулся на табор, Валентин уже проснулся и спокойный, как Будда, сидел у входа в палатку.

— Слышишь, как падают листья? — спросил он меня.

— Слышу, — ответил я.

Мы сварили чай на нежарком костре и потом долго, без утренней спешки пили чай и смотрели на проплывающие легкие облака, на лес, на воду, и было хорошо вот так смотреть и никуда не спешить. Мы провели тихий день, поздно вечером снова разожгли костер и в светлой лени лежали около огня…

И было спокойно и тихо.

И в этой тишине вдруг поплыл низкий трубный звук. Звук плыл густой волной, плыл над освещенными луной лесистыми хребтами, над черной водой, усыпанной отражениями звезд. Кричал изюбрь.

Сентябрь — время изюбриного гона, удалое время боев за право продолжить жизнь рода, время самое счастливое в изюбриной жизни. Я знал, зачем кричит изюбрь — он зовет на бой — и, быть может, потому в этом реве так легко угадывались, слышались торжество, ярость, мощь и жажда жизни.

Гулко заколотилось сердце крепкими частыми толчками.

Валентин торопливо вытащил из палатки ружье, переломил его и приставил стволы к губам. Он глубоко, всей грудью вздохнул — напряглось лицо, напряглась шея, вздулись на шее шнуры вен — и ружье закричало по-изюбриному. Валентин держал стволы вниз, и звук тяжело катился по земле, но вот стволы плавно пошли вверх, и звук оторвался от земли и поплыл в прозрачном лунном свете. Казалось, Валентин трубит негромко, но, когда он замолк, эхо долго еще стонало в хребтах.

Изюбрь затрубил снова. Он принял вызов и сейчас, конечно, ломится сквозь чащу навстречу сопернику.

— Здорово, а? — голос Валентина вздрагивает от напряжения и радости.

Изюбрь снова затрубил, уже с другого места, ближе к нам, но, не получив ответа, требовательно и яро повторил свой вызов.

— Ах какой молодец, — приплясывал Валентин у костра. — Нет, ты послушай, послушай, какой молодец. Это как же так — и подраться ему не с кем?!

Но вот с далекого темного хребта ревуну ответил другой изюбрь, и бойцы пошли навстречу друг другу…

Ночь была холодной, и утром шорох падающих листьев стал еще громче. Но было хорошо и радостно в этом светлом, расцвеченном яркими красками, полном горячей жизни осеннем лесу.

ГОРДЕЙ