Осенний трон

Этого момента Алиенора страшилась с тех пор, как получила приказ Генриха покинуть Сарум. Весть о смерти сына причинила ей неописуемую боль, но увидеть его усыпальницу и своими глазами убедиться в необратимости его ухода будет стократ больнее. Тем не менее пройти через это надо. И она превратилась в статую, каменную и величественную, с неподвижным лицом, за которым прятала свою муку.

Рядом с ней шагал Генрих, с плотно сжатыми челюстями и мрачным видом. Прибыли они к собору с разных сторон, каждый со своим кортежем, и он ни разу не взглянул на нее. Могилу сына король уже посещал, и для него нынешнее мероприятие – всего лишь формальность, он просто сопровождает супругу, и вместе они являют миру образ родителей, оплакивающих кончину сына.

Гарри похоронили перед высоким алтарем собора, и его усыпальницу окружало море горящих свечей. Надгробие еще не изготовили, и пока место упокоения отмечала только плита белого мрамора, покрытая богатой шелковой тканью. Вокруг плиты лежали дары: монеты, украшения, свечи и восковое изображение руки с кистью, поднесенное благодарным исцелившимся просителем. После смерти ее сына любили и почитали чудотворцем, в сто раз более могущественным, чем он был при жизни. Вот почему жители Ле-Мана хотели оставить его тело у себя, а жители Руана сопротивлялись этому. В Кентербери покоился мученик Томас Бекет, в чьей смерти был замешан Генрих. В Руане отныне покоится Гарри, потерявший жизнь по вине того же человека.

Окутанная облаком воскурений, Алиенора стояла перед могилой прямая как струна и едва сдерживалась, чтобы не припасть к белому мрамору и не завыть в голос. От этого ее движения были скованными, на лице образовались жесткие складки. Одним резким кивком она поздоровалась с Робером де Небуром, настоятелем Руанского собора, и протянула ему мешочек из красного шелка. В нем содержалась одна марка золота – плата за то, что де Небур сыграл свою роль в погребении Гарри.

Священник поклонился и с благодарностями принял мешочек. Алиенора в ответ еще раз кивнула и ушла молиться в одиночестве в боковую часовню, посвященную Деве Марии. Резную статую Богоматери, расписанную алым, голубым и золотым цветом, окружал ореол зажженных свечей. На коленях она держала Младенца Иисуса. На другой стене висело изображение распятого Христа с искаженным от мук лицом.

Алиенора опустилась на колени, осенила грудь крестом, склонила голову. Во время молитвы она думала о Марии, которая нянчила маленького сына на руках, кормила и лелеяла, а потом смотрела, как ее любовь и забота умирают в мучениях на кресте. Но смертью своей Сын Пресвятой Девы даровал вечную жизнь всему человечеству.

– В своей бесконечной милости, Господь наш Иисус Христос, – шептала она, – спаси мою душу, прости мне все прегрешения, что совершила я вольно или невольно. И помилуй душу сына моего, и дозволь нам встретиться опять в следующей жизни, и да случится эта встреча как можно скорее.

Королева перекрестилась и направила взор на окна, цедящие радужный свет на каменный пол часовни. Свет из этих окон падал точно так же, как падал бы, будь Гарри живым и невредимым, – для света ничего не изменилось. И она тоже должна двигаться дальше, безостановочно и неустанно, ибо, даже когда солнце не светит, краски на стекле никуда не исчезают.

Алиенора прекрасно помнила покои, что отвели ей сейчас, ведь именно здесь она прожила много лет, пока дети были маленькими. Удобные, чистые комнаты украшены разноцветными гобеленами; в очаге горит яркий огонь.

Генрих вошел вслед за ней. Он проводил ее сюда после визита в собор, желая убедиться, что супруга устроена как положено, но задерживаться не собирался. Однако Алиенора не дала ему уйти и встала перед ним, загораживая путь к двери и глядя ему в глаза.

– В этом виноват только ты. Если бы ты дал ему достаточно средств и земель, ему не пришлось бы грабить чужие владения и расхищать имущество братьев. И он был бы жив, если бы ты не загнал его в угол.

– Никуда я его не загонял! – возразил Генрих, гневно сверкая глазами. – Его гибель – дело его собственных рук.

– Этого не случилось бы, если бы ты был хорошим отцом! Достаточно было хотя бы прислушаться к его просьбам и позволить ему жить, как подобает мужчине.

– Да ради него я опустошил казну! Как смеешь ты обвинять меня в том, что я плохой отец!

– Деньги, – с презрением процедила Алиенора. – Вот именно, Генрих. Давая ему деньги, ты сделал из него попрошайку. После этого ему ничего не оставалось, кроме как воевать да сеять смуту.

Он шумно выдохнул:

– Мне не нужны твои нравоучения о том, как обращаться с сыновьями. Плоды твоего воспитания мы имели счастье наблюдать. Ты ничего в этом не смыслишь. – Король растопырил пальцы, как будто собирался схватить жену за горло, но потом стремительным движением обогнул ее и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Алиенора осталась стоять одна. Прижав ладонь к сердцу, она недоумевала: как ей вообще пришло в голову заговорить с ним? Теперь, когда порыв иссяк, в душе ее воцарились пустота и бессилие.

– Мама?