Осенним днем в парке

Нет, пока еще Нине было не до Елены Дмитриевны, не это ее тревожило. Ей бы только знать наверняка, будет ли Богданов, и если будет, то какой возьмет тон — вот что хотелось угадать. И сумеют ли остальные, не фальшивя, подхватить, поддержать взятый Богдановым тон? Больше всего она беспокоилась за Костю Семинского, горячего, несдержанного, вечно ищущего проблем и склонного к ненужным обобщениям. Но не звать Костю она не могла, ей самой хотелось увидеть его, блеснуть перед ним. Володю Кузнецова она уже прямо предупредила, чтобы он ничего не клянчил для своего завода, не то она уши ему оторвет. Роза обещала не кокетничать, не «хохмить» и не рассказывать анекдоты про армянское радио. Учительница Лида дала клятвенное обещание не читать лекций по педагогике и не упоминать фамилию Макаренко больше чем три раза за весь вечер, а Шурка обещала не жаловаться на свою невестку.

В общем, каждому Нина по телефону сказала, что ей легче подготовить профсоюзный пленум, чем такое сборище. И все смеялись над этой шуткой. И самой Нине ее шутка так понравилась, что каждому гостю, когда он пришел, она повторила ее еще раз, и все еще раз сообща посмеялись.

Как бы там ни было, но все оказались растроганы и довольны, хвалили Нину за ее благородную инициативу. И если в первую секунду у каждого слегка щемило сердце при виде располневших, тронутых сединой и морщинами товарищей молодости, то через минуту эта боль потонула в гаме, шуме и восклицаниях.

— Ребята, товарищи, — говорила почти со слезами раскрасневшаяся Нина, — а ведь мы все неплохо выглядим, а? Вы мне определенно нравитесь. Не зря, нет, не зря прожили мы с вами жизнь…

— Почему прожили? Я только начинаю жить, — «хохмила» Роза.

Все стоя хватили по рюмочке вина, которое принес с собой Володя Кузнецов, и стали кричать, перебивая друг друга, всем стало весело, поуспокоились даже жены, несколько скованно чувствующие себя, так как женская часть землячества большей частью состояла из одиночек — вдов, разведенных или вовсе не выходивших замуж, как Нина.

— Ребята, споем? — кричала Роза.

— Рано еще…

— Ой, рыжий, у тебя лысина…

— Обман зрения. Лысины нет…

— А кто бывал в родной Сибири в последние годы?

— Я. В командировке…

— Валька, ты кто — кандидат?

— Бери выше — доктор.

— На арбитраж, директор, не надейся. Не поможет…

— Не пугай, не страшно.

— Ребята, споем?

— Рано…

— Шура, сынок еще не женился? Уже? А внуки?

— Лучше моей внучки на свете нет, вы не думайте, что я пристрастна…

— Ребята, я рада, что мы не растеряли свой молодой, комсомольский задор! — кричала Нина.

На какие-то мгновения все даже забыли, что ждут Богданова, так расчувствовались. И Нина, когда Елена Дмитриевна, скромно улыбаясь, показалась на пороге, великодушно сказала:

— Ребята, может быть, вы помните, это тоже наша сибирячка, Елена Дмитриевна. Елена Дмитриевна, расскажите им про свою артистку…

И Елена Дмитриевна, не заставляя себя упрашивать, смешно и метко изобразила, как она беседует по телефону со своей актрисой. И похвалилась, что та, вернувшись из-за рубежа, с гастролей, привезла ей в подарок вот эту парижскую кофточку.

Кофточку с интересом пощупали, похвалили шерсть, цвет и особенно металлические пуговицы.

— Вот какая она у нас модница, — сказала Нина совсем мягко, как бы желая этой мягкостью снять все прошлые обиды.

Она любовалась столом, своими гостями, комнатой, ставшей сразу нарядной и уютной. И ей казалось в эту минуту, что она всем вполне довольна в жизни, что жизнь ее прекрасна и наполнена до краев и так же, как тридцать лет назад, ее переполняет чувство радостного ожидания. Она как бы стряхнула с себя тот налет деловитой настороженности, какой наложили на нее время и ответственная работа, сбросила скорлупу официальности, за которую ее побаивались на службе, и стала прежней Ниной, пусть не особенно умной, но чуткой, доброжелательной и приветливой. Директор завода Володя Кузнецов, «рыжий с лысиной», тоже стряхнул с себя усталость и озабоченность и требовал шахматную доску, чтобы сразиться с Костей Семинским.

— Бюрократ, ты же разучился играть, — отвечал ему Костя. — Играет каждый за себя, а ты привык опираться на коллектив, на треугольник…

— Все-таки я в треугольнике не самый тупой угол. — Володя отшучивался, нес милую чепуху, которая была понятна только им, друзьям молодости, и совсем не смешна и не понятна вежливо улыбающимся женам и молчаливому пенсионеру с бородкой, мужу учительницы Лиды.

— Дорогие мои девочки, — отчетливо, как будто она рассчитывала, что слушатели будут конспектировать ее слова, говорила Лида, — дорогие девочки, я безумно рада тому, что мы встретились.

И толстые «девочки», принаряженные, завитые, в отличных вязаных костюмах джерси с белой полоской, точно таких, какой носила первая женщина-космонавт Терешкова, сбившись в кучку, не слушая друг друга, болтали:

— Роза, ты помнишь нашу березовую рощу?..

— Интересно, почему Костя пришел без жены? Нина, это ты так устроила?

— Мама моя давно умерла…

— Был прекрасный мальчик, способный физик, комсомолец. Но попал в руки какой-то Петровой, даже имя ее произносить не хочу…