Осенними тропами судьбы

Она лежала обнажённой, и ей зашивали живот. Копьё каким-то чудом не перебило хребта, пройдя чуть левее, но рана отняла все силы. Язык стал тяжелее каменной плиты, пальцы заледенели и не двигались. Руки были к чему-то привязаны.

«Я никогда такой бабищи не видел… Клянусь бородой Одина, я сначала подумал, что это — мужик!»

«Да какой мужик — глянь, у неё сиськи есть! И остальное всё на месте… Живучая, зараза! Моей будет!»

«Э, с какой стати твоей-то? Я её первый нашёл!»

Будь у неё силы, Правда раскидала бы этих озабоченных бородачей, как щенков… Тьма пещеры, треск огня, полынно-горькая сушь во рту — и слабость. Непреодолимая, мёртвая. Правду точно придавило огромной толщей воды, и она не смогла воспрепятствовать проникновению мужчины в своё тело.

Бородачи напились и уснули вповалку, где попало, а Правда попыталась разорвать путы. Превращение в кошку помогло: верёвки сначала больно врезались в запястья, а потом не выдержали и лопнули, как нитки. Даже в этой далёкой стране Лалада услышала свою дочь и послала ей силы…

Куда идти? Хродигер был разгромлен и убит. Отлежавшись в лесу и дождавшись заживления раны, Правда подалась наниматься к другому князьку. Голова уже шла кругом, и стало всё равно, на чьей стороне драться, лишь бы коварная обманщица-смерть передумала и вернулась когда-нибудь за ней, чтобы отвести в то пшеничное поле, к Военеге и дочке…

Война продолжилась — бесконечная, бессмысленная.

…Слизнув кровь с боевого топора, Правда погрузила пальцы в рану только что зарубленного ею воина и вымазала себе лицо. С десяток врагов, заорав, бросились врассыпную, а Правда расхохоталась, скаля клыки…

Тело не подводило. Болезни не приставали, раны заживали быстро, как всегда, только появилась небольшая полнота. Правда грешила на сытную кормёжку и обилие хлеба и пива. Никакой слабости или головокружения, тошноты, болей и прочих неудобств она не испытывала — была здоровёхонька как бык. Смерть, казалось, забыла о ней. Но слова дочки: «Я приду к тебе», — вдруг всплыли в памяти. Сначала она не придала им значения: мало ли, что может привидеться на грани жизни и смерти, но сейчас…

Она лежала на краю обрыва под сухим деревом, а над ней раскинулась звёздная бесконечность. Под обрывом белел туман, а тишина казалась вкусной, как родниковая вода. Правде нужна была эта тишина, чтобы послушать. Приложить ухо к своему животу не получалось, поэтому она вслушивалась внутрь себя — в величественном молчании мерцающего небесного шатра.

Тук… Тук… Тук… Это ровно билось её собственное сердце.

Тук-тук-тук-тук… А это частило второе сердечко, чуть ниже.

Была бы она обычной женщиной или белогорской девой, о случившемся подсказала бы задержка месячных. Но дочери Лалады были наполовину людьми, а наполовину — кошками, и кровотечения у них не происходило. И вот — пока Правда раскалывала вражеские черепа одним ударом топора, вырывала прямо на поле боя ещё тёплые внутренности и для устрашения жрала их на глазах у остальных, внутри у неё жило крошечное существо. Кровь покрывала её с головы до ног снова и снова, зажившие раны превращались в шрамы, а в ней бились уже два сердца. И не имело значения, каким образом зародилось второе: это был самый лучший подарок, который Правда когда-либо получала. Она скиталась с одной войны на другую в погоне за смертью, а нашла жизнь.

«Доченька… Неужели ты простила мне ту стрелу? — думала Правда, и дыхание в осеннем воздухе вырывалось паром из её рта. — Неужели ты действительно решила ко мне вернуться… вот так? Спустя столько лет?»

Бродя вдоль обрыва, Правда вдруг услышала всхлипы. Устремившись на звук, она увидела девушку с растрёпанными льняными волосами, поглощённую каким-то горем — босую и в одной рубашке. Та сидела на краю, глядя в туманную глубину и дрожа всем телом от холода и слёз одновременно. Увидев Правду, она съёжилась, испуганно пискнула и затравленно отползла.

«Да не бойся, дурёха, — сказала Правда, скидывая свой плащ из медвежьей шкуры и кутая девушку в него. — Ты чего тут плачешь? Что у тебя стряслось?»

Девушка не сразу заговорила. Правда надела на её маленькие озябшие ступни свою шапку, а тонкие, почти детские ручонки принялась отогревать дыханием. Постепенно юная незнакомка убедилась в добрых намерениях Правды и решилась доверить ей свою беду — старую, как мир. Она забеременела без законного мужа, и родители выгнали её на все четыре стороны. Они мечтали спихнуть её замуж, а она вместо этого принесла в подоле ещё один голодный рот, который и без того большая и бедная семья не могла позволить себе кормить. Потому она и пришла сюда, чтобы покончить со всеми несчастьями одним махом.

«Дура! — рявкнула Правда. — Не вздумай это сделать! Нет ничего ценнее жизни. А ты теперь носишь в себе ещё одну!»