Осенними тропами судьбы

Лёгкое холодное дуновение коснулось щеки, и Радятко, резко обернувшись, увидел знакомую фигуру человека в чёрном: тот стоял в лучах ночного светила, похожий на восставшего из могилы покойника, смуглый со странным мертвенно-сиреневым оттенком — наверно, из-за этого колдовского тумана. Он раздвинул еловые лапы руками в чёрных перчатках с длинными раструбами и шагнул к Радятко, не сводя с него пристального взгляда удивительных глаз. В прошлый раз они были по-волчьи жёлтыми, но сейчас, в загадочном освещении ночного леса, приобрели красивый вид гладко обточенных опалов, мягко переливающихся всеми цветами радуги.

— Ты ведь узнаёшь меня, сынок? Я вижу… Чувствуешь, узнаёшь.

Да, этот голос наполнял когда-то солнечные дни детства, на этих плечах, покрытых теперь тканью чёрного плаща, Радятко со смехом катался. Но не было больше слегка курчавой русой бородки, в которой иногда застревали крошки, когда отец ел, а руки скрывались под замшей перчаток с бисерными блёстками. Ни одного слова отец не сказал в тот роковой день на прощание: не до прощания было, из глубоких ран сочилась кровь. Был суров с матушкой, по-звериному рычал от боли, только сказал: «Убери детей». Понятно: чтобы не видели.

Объятия человека в чёрном оказались совсем не страшными. Он был тёплый и живой, только бритая щека непривычно прохладно и чуть шершаво прижималась к щеке Радятко. Обтянутая замшей рука ворошила волосы мальчика.

— Радосвет, кровинка… Не страшись, это я, батюшка твой. Живой я, хоть и не совсем тот, что прежде.

Раскидистые ели почтительно расступались перед ними, а лес плыл в волшебном тумане: это Радятко, забыв на какое-то время о своей «взрослости», позволил нести себя на руках. Медленно шагая, жутковато изменившийся, но всё-таки оставшийся родным отец ласково и печально отвечал на робкие вопросы сына прежде, чем тот их произносил.

— Почему я не давал о себе знать? Князь ведь приказал меня убить сразу же, пока я не успел переродиться. Я стал ему не нужен. Да и вы не приняли бы меня таким… чудовищем. Люди и оборотни не могут жить вместе. Потому я покинул вас и присоединился к таким же, как я. Да, не человек я теперь — Марушин пёс… Я не хотел становиться им, но так уж вышло… Да, ведомо мне, что твоя мать стала женой князя и родила ему наследника. Вернее, сперва родила, а потом он взял её замуж. Ну ничего, он ответит за всё. У Маруши к нему большой счёт, и ему придётся расплатиться, хочет он того или нет… Но ты чем-то встревожен, родной. Скажи мне, что случилось? Что тебя снедает?

Если это был сон, то на удивление похожий на действительность. Ощущение ночного лунного волшебства и загадки окутывало Радятко, когда он смотрел в опаловые глаза смуглого незнакомца, в которого превратился отец. Рука мальчика, обнимавшая его за шею, ощущала твёрдость и тёплую силу плеч, а новое лицо отца было молодым, красивым и всеведущим. Уж он-то должен был знать, что делать!

— Матушку украл какой-то нелюдь, — поведал Радятко свою беду, удивляясь тому, как ясно получается выражать мысли под этим успокаивающим радужно-опаловым взглядом. — С клыками… Сиганул через двухсаженный частокол… Похоже, тоже Марушин пёс. Он принёс записку на берёсте, якобы от матушки, а ещё — её запястье. Сказал, что она собралась в Белые горы и хочет взять нас с собой. Вот и не знаю я, можно ли ему верить…

— Можно, дитя моё, — твёрдо кивнул отец. — Это мой посланник, который проводит вас с матерью в Белые горы.

— Так это правда? — встрепенулся Радятко. На душе у него вмиг посветлело, точно её наполнили эти крылатые звёздочки, задумчиво парившие над травой.

— Да, сынок. Она действительно покидает княжество. Так нужно… А если ты отправишься с ней, ты сможешь мне помочь.

Усадив Радятко на толстый ствол поваленного дерева, отец сел рядом — в тень большой и мохнатой еловой лапы.

— Ты хочешь, чтобы я снова стал человеком и мы были вместе? Я очень хочу. А ты, Радосвет?

Васильково-солнечное детство снова проронило луч своего света в сердце Радятко. Что могло быть надёжнее отцовского плеча? Было ли что-нибудь вкуснее хлеба, разломленного его руками? Не существовало ничего более крепкого, чем родной дом… И иного ответа, чем «да», Радятко не смог дать. У глаз отца заиграли ласковые улыбчивые морщинки, а в радужной глубине взгляда расширились чёрные уютные точки. Радятко очень хотелось ощутить знакомое тепло его рук, но тот почему-то не снимал перчаток, когда сжал пальцы сына.