Осенними тропами судьбы

— Пусть пока так прогреется, а к вечеру можжевеловым паром в бане подышит. Вы, гости дорогие, — обратилась она к остальным, — садитесь к столу, в ногах правды нет…

Руки её плавно гнулись, как лебединые шеи, когда она брала из пучков и смешивала травы для грудного сбора. Варево, булькавшее в горшке, было убрано с огня и укутано несколькими полотенцами для настаивания.

— Ничего, ничего, — ласково и напевно приговаривала Малина. — Изгоним горесть-хворобу, уйдёт как миленькая… Яснень-травы отвар во первую голову дать бы надо, чтоб от хмари очистить, да настаиваться ему ещё седмицу, чтоб полную силу набрать. Ну, да и завтра он действовать будет, хоть и не так хорошо, как до конца выстоявшийся-то.

— И не страшно тебе с вышивками такими открыто ходить? — спросила Ждана знахарку.

Та, с усмешкой прищурив рысьи глаза, ответила:

— Да ведь ты и сама этим грешна, голубушка, почто меня-то спрашиваешь? А чему быть, того не миновать.

Вышивки Жданы скрывались под верхней одеждой, как же знахарка их увидела? А её дочь тем временем выставляла на стол простое, но сытное угощение: щи, кашу, ватрушки с творогом, клюкву в меду. Отказываться путешественники не стали — тем более, что животы у них давно подвело от голода.

— Что в углу сидишь, Вечеля? Иди к столу, — позвала Малина и кривого мужичка.

— И то дело, — охотно отозвался тот.

Малина тем временем покликала щупленького веснушчатого мальчика:

— Боско, напои коней дорожных, да корму им задай!

Паренёк был, вероятно, ровесником Радятко, но далеко не таким рослым и крепким. Из тёплой одежды на нём болталась женская меховая душегрейка — видимо, с плеча Малины или её дочери.

Ласковое тепло накрыло Ждану, уютной тяжестью опустившись на плечи — так, что и с места не сойти. Да, стоило проделать такой путь, чтобы встретить этот надёжный приют, в котором нет места предательству и обиде. Яр тем временем покашлял, заворочался и повернулся на бок; ему стало жарко на печи, и он откинул тулуп.

— Не надо, не раскидывайся, миленький, — сказала Малина, подходя и снова укутывая его. — Жар костей не ломит, а тело правит… Печка-кормилица — в хвори помощница.

— Ма-атушка, — протяжно позвал ребёнок.

Ждана встала из-за стола и поднялась на лесенку, погладила влажные от пота волосы сына. Он, тут же успокоившись, скоро заснул.

— Ох, на беду вы пришли, гости драгоценные, — едва слышно вздохнула вдруг Малина, вызвав у Жданы тревожно-тоскливое содрогание сердца.

Ей что-то понадобилось в сарае, и она вышла из дома, оставив гостей на свою дочь Дубраву. Волосы, брови и ресницы у той были такими светлыми, что казались схваченными инеем; загадочно улыбнувшись, она протянула Ждане моточек льняных ниток собственного изготовления.

— На, госпожа, возьми. Нитки эти — не простые. Пригодятся тебе.

С виду это были нитки как нитки, правда, не суровые, а очень тонкого прядения, гладкие, белёные, хоть сейчас на ткацкий станок — для изысканного полотна на праздничную рубашку. Поблагодарив, Ждана положила моток к игольнице.

— Ежели потребуется усмирить неукротимое — только накинь нитку петлёй, и всё будет в твоих руках, — сказала девушка. — Также кровь унимает, если над раной повязать — сильно затягивать не надо, обвязывать легонько. А если на ночь вплести нитку в волосы, никакая нечисть в твой сон не проникнет.

Вдруг Вечеля, глянув в окно, всплеснул руками:

— Ох, что ж это делается!

Устремив взгляд в окно, Ждана ощутила, будто холодные, осклизлые стены сумрачного колодца сдавливают её со всех сторон. Ни двинуться, ни вздохнуть полной грудью: пространство вокруг неё замкнулось поставленным стоймя гробом…

Чёрный всадник, преследовавший путников в лесу, нашёл их и здесь. Бесцеремонно заехав во двор, он надвигался на Малину, возвращавшуюся из сарая с берестяным сундучком. Конь в чудовищном шлеме приплясывал, грозя затоптать женщину, плащ седока струился полуночно-чёрными складками ему на круп. Знахарка заслонилась вышитым рукавом рубашки, и животное, издав вместо ржания гадкое шипение, похожее на гусиное, шарахнулось прочь. Однако наездник огрел коня длинной плетью с грузилом на конце, и тот взвился на дыбы.

Сдавливающий Ждану «гроб» разлетелся в щепы от вопля, вырвавшегося из её туго наполненной болью груди. Комната подёрнулась туманом, дверь испуганно, с жалобным коротким вскриком-скрипом распахнулась, а рука княгини Воронецкой вцепилась в покосившийся плетень и вырвала из него расшатанный кол. Стройный, точёный, как веретено, прочный стержень внутри Жданы даже не погнулся от нависшего на душе груза страха, и сковывающие путы расползлись, как ветхое тряпьё. Кто-то сзади кричал ей «стой, вернись», но она знала только одно: нужно вонзить кол в брюхо коня.

Но она опоздала. Обросшие длинными чёрными щётками копыта взвились в воздух и с жутким хрустом ударили Малину в грудь и в голову. Женщина упала, сундучок подкатился к ногам Жданы, и из него высыпались мешочки с травами… Кровь из расколотого черепа расползалась лужей, не успевая впитываться в пресыщенную влагой землю, а тело Малины, дёрнувшись в судорогах, затихло.