Осенними тропами судьбы

А на мосту через Грязицу она дралась до последней капли крови, защищая ту, кому, быть может, не сохраняла безупречную верность, но за кого без колебаний была готова отдать жизнь.

*

Туманная лесная тропинка влекла Дарёну грустным, но настойчиво-нежным зовом. Золото листьев, местами схваченное коричневым и красным румянцем, уже почти вытеснило последние островки зелени, под ногами лежал лёгкий, сыпучий ковёр из осенних сокровищ. Туман стоял густой, холодной завесой, вот только холод этот был странным — мертвенным, по-зимнему пробиравшим до костей. Кто-то ждал девушку в конце тропинки, она откуда-то знала это. Лесная сказка? Ощущения схожи, но всё-таки — не то… Не чёрная кошка с голубыми глазами. Дарёна смутно угадывала того, кто ждал её там с тоской, волны которой докатывались до сердца через этот стылый туман. Ноги сами несли её навстречу тому, кого ей так хотелось обнять…

И вот оно — то место. Деревья, роняя листья, молча обступили Дарёну, и её душа тревожно звенела, как натянутая до предела струна. «Выйди, покажись! Кто звал меня?»

Знакомое присутствие дохнуло в спину струйкой мурашек. Дарёна резко обернулась: из-за толстого ствола векового вяза шагнула Цветанка — в длинной, подпоясанной красным кушаком рубахе, босая. Сердце бухнуло, сошло с ума:

«Цветик! Ты… живая?»

Растрёпанные и спутанные волосы падали Цветанке на плечи и спину, а в глазах отражалась мутная пелена тумана. Они как будто изменили цвет и поблёкли, из васильковых став дымчато-голубыми. Она это или не она? Кушак знакомый, глаза — нет.

«Дарёнка… Я жива, тоскую по тебе, — шевельнулись приоткрытые бледные губы. — Ты прости меня за блудливый нрав и за ветреность мою. Я же тебя одну люблю в своей жизни… И всегда любить буду. Беги оттуда, где ты сейчас, возвращайся ко мне, я тебя жду!»

Руки Цветанки поднялись и протянулись к Дарёне. Уже давно всё простившее сердце девушки рванулось в раскрытые объятия подруги.

«Цветик… Я не держу обиды…»

Туманно-призрачные, странно неподвижные глаза Цветанки вдруг снова изменили свой вид, приобретя холодный, хищный волчий разрез, а улыбка открыла удлинившиеся звериные клыки. Обнимавшие девушку руки укололи её острыми когтями. Ужас студнем задрожал в животе, ноги подкосились, навалилась смертельная слабость. Холод сдавливал со всех сторон, прорастал к самому нутру, где ещё трепыхался тёплый комочек Дарёниного сердца. Но когтистые руки не давали ей упасть.

«Это я, Дарёночек, я! Не страшись моего вида. Я тебя всё так же люблю…»

Дарёночек… Только Цветанка так её называла, без сомнения. Но что за зелёные глаза наблюдали из кустов? Теперь уже не чья-то невидимая рука, а сама Дарёна своей волей остановила мир, сделав его неподвижной картинкой, на которой можно было разглядеть всё, что захочешь — всё, что раньше ускользало незамеченным. Волчьи глаза… Да, того самого зверя, с которым сцепилась чёрная кошка на опушке леса, где Дарёна лежала, истекая кровью.

— Ах…

За оконцем синел сумрак — то ли предрассветный, то ли вечерний. Тепло пухового одеяла, пучки трав по стенам, духмяный тюфяк. Сумасшедшее сердцебиение. Это сердце простило всё, но в чьи объятия оно только что попало? «Дарёночек». Когти…

Сон… Это был сон. А до этого — можжевеловая баня и щекотное тепло чёрного кошачьего бока.

А за дверью кто-то разговаривал. Сначала Дарёна испуганно сжалась под одеялом, но потом стала вслушиваться. Голоса звучали спокойно, не угрожающе, и один из них был ей знаком. Млада. И какая-то гостья…

Дарёна на цыпочках подкралась к двери и приоткрыла её самую малость. Тоненькая полоска света упала на пол, лизнув пальцы босых ног девушки.

— Невеста, говоришь? — усмехнулась гостья. — А что, ежели опять ошибка?

— Ошибки нет, госпожа, — твёрдо ответила Млада. — Ждану мне тоже судьба послала, но только для того, чтобы я Дарёнку нашла. Вот ведь как бывает…

— А сердце что тебе подсказывает? — спросила незнакомка.

— Моё сердце говорит — она. И её сердечко тоже откликается.

Голосом собеседница Млады обладала приятным — довольно низким, но тёплым, окутывающим слух, как войлочная накидка. В щёлочку нельзя было разглядеть ничего, кроме до странности знакомого вышитого рушника на стене, и Дарёна попыталась представить себе внешность гостьи: скорее всего, высокая и сильная, какими должны быть женщины-кошки; волосы… хм, вероятно, тёмные. Глаза, по рассказам мамы, у дочерей Лалады встречались чаще всего светлые — синие, голубые, зелёные, серые, и даже если жена попадалась темноглазая, дети всё равно рождались с каким-то из этих цветов. Дарёна прислушалась к голосу… Больше всего ему подходили голубые или серые глаза. Почему именно такие? Девушка и сама не знала…

— За ней шла по пятам хмарь, и Марушиного пса запах чую, — сказала гостья. — Я потому и пришла к тебе, Млада… Хмарь надвигается, стеной стоит. Что-то затевается в западных землях. На других заставах тоже недоброе чуют, готовыми надо быть.

— Я знаю, госпожа, — ответила Млада мрачно. — Хмарь подступила так близко, как уже очень давно не подступала. Но Дарёнка тут ни при чём.